– Ничего, – сурово отозвалась Валентина. – Мир не рухнет, и Москва твоя не обвалится, работа не убежит, и проект тоже. И шеф твой не помрет. Он-то жив-здоров в отличие от тебя! Все, лежи себе и лежи. Сейчас лечить тебя стану. А потом спи сколько влезет.

Валентина вышла из горницы, а Рина от бессилия разревелась, уткнувшись носом в подушку, как маленькая девочка. Несокрушимая скала Рина Александровна Корсакова. Леди-босс, от самого вида которой подчиненные вставали по стойке, а коллеги даже не решались вступать в спор.

Вот надо же было так влипнуть – заболеть здесь и сейчас! В этой глуши, где и врачей-то нет. В этой дурацкой избе с печным отоплением, с этим сортиром за занавесочкой. Со всем этим, чужим и далеким, как планета Нибиру.

«Нет, так не пойдет, – твердо решила она. – Все равно уеду! В свою квартиру, на свою кровать, в свою теплую ванную. Туда, где врачи и лекарства. Секретарша Наташа тут же примчится с частным врачом, сбегает в аптеку и в магазин. А я приму лучшие, последнего поколения, антибиотики и завтра буду в строю. Все, решено, – главное, добраться до дома. И если этот дурацкий, похожий на местного царька, Михаил или синеглазый наглец и сиделец Пашка меня не отвезут на вокзал, значит, вызову из Москвы Эдика. Ничего, часов за шесть доедет, не маленький. За что-то же я плачу ему бешеные деньги?»

Тут же представила, как Эдик начнет ныть и канючить: «Какая деревня, Рина Александровна, вы о чем? Да и дел завтра: совещание, сдача проекта. Вы что, забыли?»

Но делать нечего. Позвонила.

Какое же гадство – у Эдика сломалась машина. Починят к завтрашнему утру, не раньше. Услышав ее кашель, заверещал:

– Какой поезд, Рина Александровна? Какое совещание? Вы что, хотите вслед за своим, извиняюсь, папашей? Нет, никакого водителя я искать точно не буду, я не убийца. Болейте себе на здоровье! А я как-нибудь отобьюсь. Да не волнуйтесь вы – отобьюсь, не впервой! Да и за проект я уверен, все будет нормально, – с гордостью повторил он. – А вы позвоните шефу и все объясните. Вы же старые друзья, так сказать. – Эдик противненько хмыкнул. – Ну в смысле старые знакомые.

Идиот! «Вслед за папашей», «болейте на здоровье», «старые друзья», ага. У Н. нет друзей – ни старых, ни новых. Они ему не нужны. Да, милый Эдичка неповторим. Ни такта, ни воспитания – интересно, чем занимались его родители? Но, кажется, этот дурак все же прав – надо звонить шефу. Боже, как же не хочется!

Выдохнув, Рина набрала номер Н. Он не ответил – ответила секретарша. Эту Виолетту Вадимовну, зрелую даму с повадками сторожевой овчарки, побаивалась даже Рина.

– Заболели? – делано удивилась та. – И чем, интересно?

Рина хотела было возмутиться: «А что, не имею права? Я много болела за последние пятнадцать лет?» Но в эту минуту на нее напал дикий, лающий кашель.

– Да слышу, слышу! – с раздражением отозвалась Виолетта и все еще с недоверием добавила: – И где же это вас так?

Рина ответила коротко:

– На похоронах отца и, увы, далеко от Москвы.

– Лечитесь, – милостиво разрешила Виолетта. – Н. я все передам.

«Ну спасибо, разрешила», – облегченно выдохнула Рина и откинулась на подушку.

Зашла Валентина, держа две дымящиеся чашки.

– Трава и молоко, – сурово сказала она и присела на край табуретки.

Рина приподнялась на подушках и поморщилась:

– Господи, ну и запах! Представляю, что за вкус!

Но послушно отпила из первой чашки.

– Какая же гадость! – скривилась она. – Что это, боже? Стрихнин?

– Пей, – усмехнулась Валентина. – Стрихнин! Ты скажи еще аконит!

– Аконит? – переспросила Рина, сделав еще глоток. – А что это?

– Яд, – усмехнулась Валентина. – Не слыхала? Цветок такой, в каждом палисаде растет. Высокий, синий, красивый. Его еще туфелькой зовут или борцом. С виду совсем безобидный. А на самом деле – не дай бог! В соседней деревне, в Сулкове, случай был – жена мужа потравила. Нет, ее можно понять – сволочью тот муж был законченной. И ее лупил, и мамашу ее. Из дома тащил все, что мог. Дети голодали, репу мороженую с огорода ели, птиц в лесу ловили, грибы по осени собирали. Рябину жевали, господи! Горечь такую. Ну и не выдержала – траванула его. Подох, как пес. – Вспоминая, Валентина покачала головой. – Участковый у нас был хороший, Андрюшка Рогов. Душевный человек, справедливый. Спас он ее, эту бабу. Начальству правды не доложил. И фельдшерица, Надька Васькина, его поддержала – справку выдала, что мол, допился, скотина, туда ему и дорога. Пожалели бабу эту несчастную – она совсем высохла, в скелет превратилась, как зомби ходила. И никто ее не заложил, никто! Все знали, а не заложили! Такое ведь редко бывает. Хоть один гад, а найдется. А тут нет, обошлось.

– И что? – спросила заинтересованная Рина. – Чем дело кончилось?

Валентина удивилась:

– Как чем? Да ничем. Баба эта с детьми зажила по-человечески. Работала на ферме, молоко оттуда брала, и тоже все молчали. Понимали, что дети. Откормить их надо, совсем доходны́е были – ноги не держали. Две девчонки и пацан, младшенький. Ничего, оклемались. Огород, кур завели. Ну и как-то выжили, одним словом.

– Дичь какая, – пробормотала Рина. – В двадцать первом веке! Птиц ловили, рябину жевали. С ног от голода валились. Как такое может быть в наше время?

Валентина усмехнулась:

– Да запросто! Это у вас там, в Москве, двадцать первый век. А тут как было пятьдесят лет назад, так и осталось. Не все, конечно. Но многое.

Они помолчали. Но Валентина встрепенулась:

– Пей-ка! – И кивнула на чашку: – Зубы мне не заговаривай!

Рина скорчилась и попыталась отпить. Горько было невыносимо. Валентина с усмешкой покачала головой:

– Да будет тебе! Не горьше водки. В деревнях всегда этим лечились, лекарств-то не было. Еще бабуленька моя травы сушила. Ну и меня кой-чему научила.

Рина, морщась, осторожно допила чашку до дна.

– Жар спадет, – пообещала Валентина, – разотру тебя на ночь и еще заварю. А пока молоко выпей. С медом.

Это было, конечно, попроще. Хотя ни молоко, ни мед Рина терпеть не могла. Но делать нечего – надо лечиться и поскорее выбираться отсюда. Жизнь научила не только стойкости и выживанию. Жизнь научила еще принимать обстоятельства такими, как они есть.

Весь день спала. Снились кошмары: заваренный в чашке аконит, раствор густо-синего, чернильного, цвета, и женщина, похожая на страшную тень, которая пыталась напоить ее этим раствором. Рина отказывалась, отталкивала ее, мотала головой, но сил было так мало, что в какой-то момент решила: «Да черт с ней! Мне с ней не справиться. Выпью – и все. Ну и уйду вслед за папой». Но в ту же минуту встрепенулась, собрала последние силы и оттолкнула женщину-тень. «Я – и сдамся без боя? Ага, не дождетесь!» Но несколько капель все же попало ей на грудь. И в месте, где промокла рубашка, начало невыносимо жечь кожу, словно к ней приложили раскаленный железный прут. Она со стоном проснулась и ощупала шею и грудь. Господи, какой же бред!