— Гришка, ты? — повторили те же голоса, и вслед за тем из-за саней выглянула сначала одна голова, потом другая, и наконец показался парень и несколько девушек.

— Я, я… ступайте сюда, не бойтесь… кто это? воскликнул Гришка, достигая их одним прыжком и принимаясь ощупывать круглое лицо парня. — Э-э! Петрушка Глазун! смотри ты, куда затесался, — с девками!..

— Я нарочно побежал с ними… они, вишь, задумали по домам разойтись…

— Ну, ладно, ладно, пойдемте!..

— Ох, касатушки, страшно, ох, девушки, страшно! Гришка, куда ты нас тащишь! а ну как опять встренется… — проговорили девушки, прижимаясь друг к дружке и боязливо выглядывая из-за полушубков.

— Ну вот, полно вам ломаться, пойдемте; лих его, пущай встренется; вы и взаправду думаете — леший какой али ведьма…

— Вестимо, чего бояться, — произнес в стороне мягкий голос, по которому все присутствующие узнали тотчас же Алексея-каженника, — должно быть, нам так почудилось, а не то, верно, какой-нибудь побирушка, — прибавил он, присоединяясь к толпе.

— Ай да Алеха! молодца, право слово — молодца! Девки! скажите: с чего он так расходился? отколе прыть взялась?.. Ну, идемте, что ли?..

И Гришка, сопровождаемый девками, Петрушкой и Алексеем, который еле-еле передвигал ноги, спрятанные в рукава вывороченного полушубка, стал пробираться подле изб.

— Эй, ребята, девки! выходите, полно вам! — кричал он, останавливаясь поминутно и оглядываясь на стороны.

— Кто там!..

— Выходи, — чего спрашиваешь, — ступай, так увидишь!

— Да как же звать?..

— Зовут зовуткой, а величают уткой!

Раздался хохот, и толпа увеличивалась новым озорником. Таким образом, разбежавшиеся парни и девки примыкали один за другим к ряженым, и толпа не успела дойти до конца деревни, как уже почти все оказались налицо.

— Чего оглядываетесь на стороны! небось леший-то давно лыжи навострил — так испужали его наши девки — куда прытки голосить! — сказал Гришка, останавливая толпу. — Ну, все ли здесь?.. Бука, ступай сюда; ты, коза, пойдешь следом за букой; каженник, становись здесь, я тебя поведу; а за ним баба-яга; баба-яга… ну поворачивайся, да смотри не плошай… — прибавил он, повертывая за плечи долговязого парня в поняве, с платком на голове и сидящего верхом на помеле.

— А куда нам идти-то? — спросил кто-то.

— Сказано, к Савелию.

— Нет, ребята, — слушай, Гришка! пойдемте лучше в другую избу — туда не проберешься; я было сунулся — куда те: в сенях народ стоит…

— И то, пойдемте-ка лучше, коли уж идти, пойдемте к старосте, как прежде хотели, — вымолвил Алексей.

— Слышь, ребята, слышь, что говорит каженник; ай да Алеха! — закричал Гришка. — Что-то, братцы, я заприметил, больно он расходился нынче; никогда такого не бывало!.. должно быть, не спроста… Слышь, как его раззадоривает идти к старосте; уж не Парашка ли тому виною… пойдем да пойдем!.. А ну, быть, как сказал каженник, — качай!.. — И Гришка, подпершись в бока, выступил вперед и запел, приплясывая:

Чижик-пыжик у ворот,

Воробышек махонький…

Эх, братцы, мало нас,

Голубчики, немножко!..

— Тише, Гришка, что ты орешь! — услышит старостиха, не пустит нас…

— Небось! метель гудит — не услышит! Смотри только, ребятушки, не обознаться бы нам…

— Ну вот! тише, говорят! разве не видишь — вот и изба…

— Ребята, стой! — шепнул Гришка, снова останавливая толпу. — У старосты огонь, поглядите, кто у них в избе; не вернулся ли хозяин!..

— Нет, вижу! — отвечал так же тихо Петрушка, взобравшийся на завалинку. — Никого нет; сидят старуха да дочь…

— Ладно, подбирайся к воротам; тихонько, смотри… так, ладно… Братцы, никак калитка-то заперта… стой! Кто из вас цепкий — полезай через ворота да сними запор.

— Давай я полезу, — сказал Алексей, двигаясь к воротам.

— Нет, ты и коза не трогайтесь с места; Петрушка, ступай сюда! — шепнул Гришка, подставляя спину.

Петрушке чехарда была в привычку; он прыгнул на плечи товарища, уцепился руками за перекладину ворот и минуту спустя бухнулся в сугроб, по ту сторону ворот. Шест, припиравший калитку, был снят, и толпа затаив дыхание начала пробираться по двору старосты к крылечку.

— Тсссс… — произнес Гришка, останавливаясь на крылечке и подымая руку кверху, — дверь заперта изнутри!.. ничего, молчи, я дело справлю: смотри только, как свистну, все за мной в одну плетеницу, да не робей, дружно!

Сказав это, он ударил кулаком в дверь. Минуту спустя в сенях послышались шаги.

— Кто там? — спросила хозяйка.

— Отворяй! — отвечал Григорий, подделываясь под голос старосты.

— Ты, Левоныч?

— Отворяй, говорят… аль не признала? — продолжал Гришка, стараясь прикинуться пьяным.

Старуха проворчала что-то сквозь зубы и загремела запором; вслед за тем она выглянула на крылечко, но в ту же секунду над самым ее ухом раздался пронзительный свист, и не успела она крикнуть, как уже толпа ринулась в сени, сшибла ее с ног и ударилась с визгом и хохотом в избу.

— Ай, батюшки, режут! ай, касатики, режут! — завопила старуха, бросаясь как угорелая в угол сеничек и забиваясь между корытами и досками…

Страх ее не был, однако ж, продолжителен; заслышав песни, пляски и хохот, раздавшиеся в избе, она высвободилась из засады и кинулась к растворенной настежь двери. Увидя толпу ряженых и дочь, стоявшую посреди их с веселым, смеющимся лицом, старостиха окинула глазами сени — но, не найдя, вероятно, ни кочерги, ни полена, метнулась в избу и прямо повалилась на медведя, который переминался с ноги на ногу, стоя перед Парашкой.

— Ах ты, разбойник! ах ты, окаянный! — взвизгнула она, принимаясь тормошить медведя, который не двигался с места, не сводил глаз с девушки и, казалось, не замечал, что происходило вокруг.

— У… у… у! — захрипел бука, вынырнул неожиданно из-за медведя и, став между ним и старостихою, простер к ней руки, обернутые соломой.

— Бя… бя… бя! — затрещала коза, дергая ее сзади.

— Бу… у… у… — ревел бык, пыряя ее рогами.

— Кудах! кудах, ирр… ирр… — зашипел, откуда ни возьмись, журавль, то есть долговязый, плечистый парень, у которого рука была притянута к голове, и все это окутано было рогожей, — ирр… — присовокупил журавль, тыкая ее в бок веретеном, изображавшим клюв.

— Пострелы! черти! собаки! — вопила старостиха, отбиваясь руками и ногами.

— Полно, тетенька, не серчай, — запищала скороговоркою баба-яга, заметая след помелом и смело наступая на старуху, которая задыхалась от злобы, — слушай: загадаю тебе загадку: двое идут, двое несут, сам-треть поет… Не любо?.. изволь другую; под лесом-лесом пестрые колеса висят, девиц украшают, молодцов дразнят… Не угадала?.. Серьги, тетенька, серьги.

— Поди прочь, леший! — крикнула старостиха, замахиваясь обеими руками на бабу-ягу, но, оглушенная визгом и хохотом, в ту же минуту обратимся к толпе девушек. — А вы,