Они шли вперед, и улицы становились все грязнее, строения ― все более ветхими, под ногами бежали потоки зараженной воды, и воздух был зачумленным и становился все хуже с каждым шагом. Нищета и гниение места составляли невидимый, но твердый барьер, который отделял его обитателей от остального города и обещал им устойчивость к болезням. Но никакой защиты от морального падения во Флоренции не было. На порогах, через которые заходили и выходили тысячи плохо одетых и голодных детей, грязные женщины без стыда выставляли напоказ свои тела и предлагали себя открыто, без притворства, без страха или оглядки на действующие законы. Они говорили бесстыдные слова, которые вызвали немое смущение в Данте и видимую бесстрастность на каменном лице Франческо.

― Идите сюда, хорошо проведем время! ― кричала одна маленькая веснушчатая рыжая девица. ― У меня достаточно отверстий, чтобы разом угодить обоим, ― добавил она, хихикая, как маленькая девочка.

Данте грустно отметил, что ей вряд ли исполнилось пятнадцать лет.

― Вы не найдете лучших шлюх во всей Флоренции! ― голосила другая, толстая и сальная, которая на вид была не вдвое, а втрое старше предыдущей.

Не говоря ни слова, оба продолжали свой путь.

― В этих местах нет большего богатства, чем ваши бегины, ― прокомментировал Франческо, неожиданно прервав молчание.

― Нищета, Франческо, ― глухо ответил Данте. ― Возмутительная нищета, которая уподобляет людей животным. Признаки болезней, которые точат тело этой республики. Политическое гниение ее вождей соединяется с этой хронической бедностью населения. Правители и не представляют, как страшны могут быть последствия такого социального разделения.

― Вы все сводите к социальным вопросам, ― странно саркастически произнес Франческо.

― Ты не найдешь человека, больше мечтающего о порядке, чем Данте Алигьери, ― ответил поэт. ― При этом я не спрашиваю, почему Бог пожелал, чтобы существовало расслоение, чтобы бедные служили богатым, а богатые помыкали бедными, но я не могу принять то, что говорят некоторые монахи, чтобы найти какое-то объяснение тяжелым грехам… Разве мы не хотим жить как можно лучше?

― Конечно, ― ответил Франческо, ― но нужно ли призывать к восстанию?

― Я об этом не говорю, ― улыбнулся Данте. ― Это заключения инквизитора, Франческо. Я не желаю этого, потому что боюсь этого.

― Вы пессимист, ― произнес Кафферелли.

― Послушай, Франческо, ― начал объяснять Данте, ― с тех пор, как я себя помню, с момента, когда цех Лапа превзошел Калимала, Флоренция был городом, который живет, более всего, изготовлением и продажей этих тканей, ― он потряс собственным плащом. ― Производят более ста тысяч вещей, в этом занята почти треть населения, несмотря на это, настоящая выгода, очень большая, конечно, ― я в этом убежден ― попадает в руки очень немногих. Меньшинство избранных богачей-собственников контролирует весь процесс железной рукой и получает всю прибыль. Они имеют большое влияние на политические решения в республике.

Данте давал пояснения, не сбавляя хода.

― Для них, ― продолжал он, ― для их выгоды работает множество людей, от того, кто стрижет овец, до тех, кто подготавливает ткани к продаже. И это сложный процесс. Тебе нужно представить людей, которые объединяются на берегах Арно, делая общее дело, начиная с момента, когда ткани первый раз стирают, и до часа, когда корабль увозит их из Флоренции. Ты видел всех этих людей, которые очищали и красили ткани на площади, намыливая их, выбивая их собственными руками. Перед этим и после этого многие другие занимаются их очисткой, расчесыванием, окрашиванием, перевозкой к мельницам, где сукно валяют… ― Поэт набрал побольше воздуха в легкие, чтобы продолжать свои рассуждения. ― Большую часть этой работы выполняют те ремесленники, кого называют чьомпи, труд которых очень плохо оплачивается. Еле-еле могут существовать они и их семьи на это жалование, и они переходят из квартала в квартал в поисках более низкой платы за жилье и более высокой оплаты труда. Нет ничего странного, что многие связываются с преступниками, как этот презренный Филиппоне, или начинают заниматься проституцией, как эти несчастные, которых мы видели. И нет ничего странного, что, когда они встретят того, кто извратит их сердца, начнет ими манипулировать, они возьмутся за оружие, и Флоренция потонет в реках крови.

Теперь Франческо смотрел на Данте с растущим скептицизмом. В конце концов, этот гордый юноша, несмотря на семейные злоключения, не перестал быть сыном флорентийской знати, которая смотрела с презрением на отверженных. Бедняки, когда безнадежность бросала их в мир преступности, грабили и убивали в основном других бедняков, потому что те, кто отваживался сделать это с богатыми, подвергались строгому наказанию. Отсечение рук, удары плетью, палками и повешение настигали их быстро. Уставы городов и общин выступали против всякого рода объединений работников, которые старались улучшить свои условия жизни. Иногда эти запреты подкреплялись очень странными аргументами: например, устав цеха шелкоткачей утверждал, что апостол Павел запретил всем христианам собираться в какие-либо союзы, кроме церкви, потому что они противоречат религиозному духу. Данте был искренне убежден в опасности такой ситуации и с горечью видел, что немногие готовы услышать его предупреждения.

Вонь стала почти невыносимой, когда они вошли на пересечение улицы Пелакани с улицей Кончиатори, где находилась большая часть дубилен Флоренции. Кожевники были выселены из городского центра на окраину, но последнее расширение городской стены поглотило зону, которая по праву считалась самой нездоровой и презренной в городе. Десятки работников кожевен разных возрастов ― многие из них раньше были крестьянами ― занимались этим тягостным делом. Мастерские были в большинстве своем всего лишь нездоровыми подвалами, где стояли большие бочки, в которые были погружены кожи на время дубления ― медленного и сложного процесса, который иногда длился больше пятнадцати месяцев. Кроме того, в этой работе приходилось использовать довольно опасные для здоровья материалы, ядовитые средства, а также много воды для размачивания, удаления шерсти, очищения или осветления кож. Вода портилась, а потом выливалась без сложностей и маскировки на ту же самую улицу, по которой свободно стекала, создавая отвратительные, дурно пахнущие промоины, которые было трудно обойти путешественнику.

Некоторые оборванные работники, босые и прикрытые грубой накидкой, не пытались избежать их, они были готовы ходить голыми ногами по этой струящейся заразе. В таких мастерских также хранились без всякого порядка разные отбросы: кровь, жир, останки животных, с которых сняли кожу, ― они были разбросаны по разным углам. Их оставляли уличным собакам, котам и крысам, большим, словно кролики. Закон требовал вывозить эти отбросы за городские стены, но мало кто это делал. На улице были растянуты кожи ― сырые полотна, сделанные из разных животных, которые вывесили сушиться на робком утреннем солнце.