— У вас нет письма для меня от Его Величества?

— Нет, но Его Величество просил передать вам дословно: «Граф де Вега, вы просили у меня красивую смерть. Я даю вам ее», — громко, медленно, чеканя каждое слово, произнес посланник.

— Что ж, передайте королю мою благодарность. Я ценю его милость, — ответил де Вега. — А сейчас я хочу увидеть лицо своей смерти.

Риккардо сделал шаг к карете.

— Сеньор! — воскликнул он. — Я горю от желания с вами познакомиться. Смелее, мы устроим пир в вашу честь. Будем гулять до рассвета, разопьем бочку доброго двадцатилетнего вина. Вы любите танцы? Девушки в Осбене просто прелестны! Где же ты, смерть, дай взглянуть на тебя!

Блас Феррейра глядел уже не на графа, а на плиты мостовой. Отвел взгляд. Не мог смотреть на то, как у де Веги сдают нервы.

Франческо сжал огромные кулачищи и шептал сквозь зубы богохульства. На его глазах Риккардо, которого рыцарь оберегал с младенчества, казалось, сходил с ума.

Граф замолчал. На площади воцарилась пронзительная тишина. Люди затаили дыхание, и даже город вокруг будто бы вымер. Не доносилось ни звука. Бродячий поэт, застывший у трактира в двадцати шагах от кареты, уже складывал в уме первые строки песни «Граф Риккардо и Смерть».

— Смотрите, граф. Смотрите лучше.

Дверца кареты раскрылась. На мостовую ступила сначала одна ножка, облаченная в изящную черную туфельку, потом другая.

— Узнаете меня, граф? — громко спросила молодая девушка, одетая в черное дорожное платье. На голове — черная шляпка, траурного же цвета были и длинные, до локтя, перчатки. Роскошные светло-русые волосы спадали ниже плеч, резко контрастируя с одеждой. — Здравствуй, Риккардо, — сказала она, глядя ему в глаза.

— Нет, не забыл. Хотел, мечтал об этом, но не смог, — признался он, чувствуя, что растворяется в ее больших синих глазах, сверкающих, как звезды на небе в безоблачную ночь, горящих невидимым пламенем. — Патриция… — Риккардо широко и радостно улыбнулся, впервые за долгие месяцы. — Патриция, если бы ты знала, как я рад тебя видеть!

Каменный мешок три на четыре шага. Нет, скорее колодец. На высоте двух человеческих ростов маленькое окошко, затянутое зеленой от старости решеткой. Хотя решетка здесь лишь для виду, в узкую щель бойницы не пролезет даже кошка, не то что человек.

Каменная скамья, в углу ржавое смердящее ведро. Камерам печально знаменитого Седого Замка далеко до лучших таверн и постоялых дворов Мендоры, к которым привыкло большинство из его благородных узников.

Седой Замок страшен тем, что попавший сюда вычеркивался из списка живых, его оплакивали как умершего, несмотря на то что он еще долгие-долгие годы медленно гнил в сырых подземельях. Словно бы в усмешку такое погребение заживо согласно законам считалось мягким наказанием, королевской милостью, противовесом усекновению головы, виселице или четвертованию. Много воплей, стенаний, богохульств и плача слышали эти старые стены из серого камня.

Риккардо де Вега был спокоен, ибо знал: ему эта милость не грозит. Единственного оставшегося в живых участника мятежа Пяти Графов, врага короны, государственного преступника, посягнувшего на целостность Камоэнса, бросившего вызов Хорхе Третьему, едва не сокрушившего королевскую рать, пощадить не могли.

Сквозь узкую бойницу в темницу проникли первые лучики солнца. Слабые, едва заметные, робкие, они словно бы колебались — наступило ли их время, пора разогнать ночь или еще немного подождать?

Граф прижимался к холодной, промерзшей насквозь каменной стене и не чувствовал холода, совсем не чувствовал. Он наслаждался восходом солнца, игрой солнечного зайчика, чудом пробившегося сквозь бойницу, на темном камне стены. Старался впитать в себя, запомнить, ощутить все его мгновения, ничего не пропустить. Наступало его последнее утро.

На главной площади Мендоры, перед величавым зданием парламента и собором Единого, наверняка уже соорудили помост. Хрупкие снежинки, кружась, медленно падают на деревянные столы, накрытые красным полотном. С ночи в узкую щель бойницы бьется северный ветер, словно пытаясь спасти его. Но тщетно. На столах, посыпанных белой крошкой, ждут своего часа пыточные инструменты.

Блестящая, слепящая глаза, отточенная до бритвенной остроты сталь: бесчисленные ножи, крюки для вытаскивания внутренностей, пилки, зубья, иголки. Перечислять можно еще долго. Арсеналы высоких мастеров[9]Мендоры богаты. Риккардо представил себе все это и содрогнулся. Он боялся боли, не умел ее терпеть. Боялся своей слабости и позора, поэтому уже полгода носил с собой яд. После пленения его не обыскивали, горошина яда в скорлупе кедрового орешка все еще с ним.

В полдень, Риккардо определил это по двенадцати ударам колокола, тяжелая, массивная дубовая дверь открылась.

— Монсеньор, вас ждут, — раздался голос стражника.

Твердо, но вежливо. «Монсеньор» — сегодня им приказали быть вежливыми.

Десяток темных коридоров, освещаемых жидкими огнями факелов, — новая камера. Два ведра с водой, черная от старости деревянная лохань, кусок дешевого, вонючего мыла. Перед казнью осужденный имел право помыться. Повсеместно принятый обычай добавлял к этому обильный ужин и другие удобства, от которых узник успевал отвыкнуть, например мягкий матрас на последнюю ночь. В Седом Замке это считали излишним. Риккардо де Вега, гранд, тринадцатый граф Камоэнса, имеющий крылья[10], присел, чуть зачерпнул ладонями воду. К его удивлению она оказалась кристально чистой, словно бы набранной из лесного родника.

— Брадобрей придет чуть позже, — раздался голос за спиной.

Массивная дверь затворилась с противным скрипом.

Придворный чародей короля Хорхе — Гийом, прозванный Бледным, дрожал на ветру, несмотря на кожаную куртку, в ожидании пленника. Высокие стены замка не спасали от ветра во внутреннем дворе. Ему было поручено доставить знаменитого узника к королю.

Маг бросил раздраженный взгляд на карету. Белая карета — цвет символизировал честность и беспристрастность суда. На дверцах герб Камоэнса — три белые луны на синем фоне пятиугольного щита. Эмблема королевского суда.

Гийом усмехнулся.

Нелепейшее сочетание: белое на синем и снова на белом. Привычка людей придавать цветам особое значение давно уже не раздражала моложавого чародея с глазами старика — слишком многое он повидал на своем веку. Скорее смешила.

Маг мог бы ждать графа Кардеса в карете, но предпочел мерзнуть на ветру. Ему очень хотелось увидеть лицо графа в первые мгновения после того, как его выведут из камеры. Это может много сказать о человеке.

Маг не ошибся в своих ожиданиях. Де Вега шел прямо, отстраняясь от стражи. Лицо его хоть и было бледным, но взгляд по-прежнему горел. Сломать молодого графа тюрьмой не удалось.