Дженни рассмеялась.

— Я рассказала ей, что одна твоя прародительница когда-то работала на мою семью. Кажется, это была Лиони Спарроу, та самая, что спасла чайную и организовала пожарную бригаду в городе. Вообще-то меня и назвали в честь нее, а также в честь другой представительницы рода Спарроу, знаменитой своим умением готовить. По-моему, речь идет о твоей прабабушке Элизабет. Мое полное имя Элизабет Лиони Халл. Если собираешься пожить здесь подольше, то, возможно, захочешь поработать на меня. Продолжить традицию.

— Я? Я не пекарь.

— А тебе и не нужно им быть. Мне нужен менеджер, что означает обслуживать клиентов и вести учет. Синтия Эллиот помогает мне после школы и по выходным, но мне действительно нужен еще кто-то.

— Не буду ничего обещать…

— Вот и хорошо, — кивнула Лиза. — Я тоже не стану этого делать. Если только ты не считаешь унизительным принимать заказы и мыть иногда тарелки.

— Для меня нет ничего унизительного. Я ведь вышла замуж за Уилла Эйвери.

Дженни ожидала услышать смех, но Лиза о чем-то задумалась.

— Уилл Эйвери. Боже мой. Когда-то я была в него по уши влюблена.

Они свернули на Локхарт-авеню, где рос большой дуб. Дженни встречалась с Уиллом на этом самом углу сотни раз, так как он находился ровно на полпути между их домами. Старое дерево побило все рекорды, если она правильно помнила. Ему было более трехсот лет. Дуб рос еще в том древнем лесу, который вырубили колонисты под фермы и поля — пожалели только одно красивое дерево.

Дождь утихомирился, воздух сделался прозрачным и чистым. Влага еще не испарилась, удерживая благоухание мяты, как было в то далекое утро, когда Дженни исполнилось тринадцать. Послышалось жужжание, оно то нарастало, то затихало, словно где-то гудел огромный рой пчел. Такой шум разбудил бы даже самого большого соню, взбудоражив ему кровь. Когда они проехали немного дальше, Дженни увидела, что это работала бензопила. А еще она увидела оранжевые стрелки, обозначавшие объезд вокруг основания старого дуба, который болел последние годы и теперь, видимо, окончательно засох. Городской совет проголосовал за то, чтобы его спилили, иначе первая же буря могла раскачать ствол и завалить ветками электрические провода и дорожные знаки.

— Привет! — опустив стекло, прокричала Лиза рабочему на стремянке. На другой стороне улицы стоял большой проржавленный грузовик. — Можно заказать дровишек из этого дуба? Мне он так нравился. Даже думать не хочется, что ты его срубишь под корень.

Мужчина покивал и помахал рукой. Высокий, светловолосый, широкий в плечах, на голове у него были наушники, приглушавшие шум пилы. Глядя на него, Дженни почувствовала, как у нее защемило в груди; возможно, оттого, что он стоял на высокой стремянке, а она всегда боялась упасть. Или от его взгляда: он воззрился на нее так, словно уже упал. Он держался за одну из засохших ветвей и смотрел машине вслед.

— Кто это? — спросила Дженни, пока они ехали к грунтовой дороге, прозванной в городе аллеей Дохлой Лошади.

Вот теперь Лиза рассмеялась.

— Сама не знаешь?

— А разве должна?

Возможно, ее начало подташнивать из-за рытвин на дороге — джип переваливал через них, проезжая мимо скунсовой капусты и диких персиков. А может быть, из-за того, что теперь она могла разглядеть сквозь деревья Кейк-хаус с его обилием архитектурных деталей, слитых в одну форму белого свадебного торта, кривобоко сидящего на основании и увитого плющом.

— Это Мэтт Эйвери.

Некоторые не видят того, что прямо перед глазами, даже при стопроцентном зрении. Некоторых нужно вести за ручку, иначе они пропустят самое главное в своей жизни. Лиза покачала головой и, когда они выехали на подъездную дорогу, сообщила Дженни Спарроу:

— Мужчина, который тебя любит.

Когда три женщины в семье готовят на одной кухне — быть беде. Проблемы обязательно начнутся уже за завтраком. Кто-то наверняка предпочтет яичнице яйца вкрутую. Кто-то обязательно возмутится замечанием, слишком близким к критике. Кто-то, несомненно, хлопнет дверью, бросив через плечо, что она не голодна или что она все равно не завтракает, причем много лет. В доме Спарроу царила та вежливость, которая намного хуже визга и брани. Это была холодная пелена недоверия. Когда кровные родственники так осторожно общаются, когда они так вежливы, то вскоре им уже не о чем говорить. Остаются лишь любезные фразы, которые настолько ничего не значат, что их вполне можно произносить в беседе с незнакомым человеком. «Передай масло; открой дверь; увидимся после школы. Снова дождь. Светит солнце. Холодно. Пес поел? Окно закрыто? Куда идешь? Почему так вышло, что я абсолютно тебя не знаю?»

Подобные фразы не способствуют сплочению семьи, и все же у Элинор Спарроу оставалась надежда. Действительно, они с Дженни и десятком слов не перекинулись с тех пор, как она здесь поселилась; за обеденный стол они уселись вместе только один раз — и то лишь потому, что настояла Стелла. Попытка ни к чему не привела — теплый пирог со спаржей съели в неловком молчании — и больше не повторялась. Тем не менее ничего нельзя знать наперед. Особенно если дело касается семьи. К примеру, думаешь, что с каким-то человеком покончено, а потом вдруг раз, и он появляется, когда меньше всего этого ждешь. Ну кто мог себе представить, что Дженни Спарроу вновь поселится в Кейк-хаусе? В Юнити — уж точно никто. Даже в целом штате, Элинор могла бы побиться об заклад. И тем не менее вот она, Дженни, спит на лучших простынях, сшитых вручную и подаренных Амелии Спарроу восемьдесят лет назад в благодарность за то, что она облегчила роды Маргарет Хатауэй, родившей младенца Илая, теперь уже настолько старого господина, что пассажиры должны повторять адрес дважды, когда усаживаются к нему в такси, но и тогда нет гарантии, что их не доставят в другое место.

Элинор постаралась на славу, когда готовила комнату для Дженни. Она сама вымела пол, чтобы не осталось ни паутины, ни мышиного помета; открыла окна, впуская свежий воздух. На бюро она поставила вазу со срезанными ветками персиковых деревьев, что росли на холме: Элинор хорошо сознавала, что Дженни не захочет ни одного цветка из ее сада. Это был хороший выбор; бутоны, раскрывшись, наполнили комнату запахом персиков и летним жаром.

Бог любит троицу, как всегда говорила бабушка Элинор. Первой приехала Стелла, потом и Дженни, так не будет ли разумным надеяться на столь же невероятное продолжение? Разумеется, Элинор не ожидала, что ее болезнь даст обратный ход — с каждым днем она все больше слабела, дольше спала и меньше ела, — но, возможно, роза в северном углу сада на самом деле окажется голубой. Не менее невозможное событие, чем возвращение дочери. И вот она Дженни, живая и здоровая, умывается по утрам холодной водой (кран с горячей вечно барахлит в Кейк-хаусе), варит себе чашку крепкого кофе из смолотых вручную зерен (электрическая кофемолка сломалась) и отправляется в чайную, куда устроилась на работу.