— Вот ты, добренький! Зачем ты из меня дурака сделал?

Мельнику показалось, что Христос серьезно взглянул ему в глаза, страдание на лице Спасителя сменилось удивлением, затем приветливой нежностью.

Он заговорил с изгоем, и тихие своды ответили эхом.

— Не дури, Хуттунен. Все у тебя в порядке с головой. Вот и в институте тебе хорошие оценки поставили. У тебя ума больше, чем у Гнусинена и Сипонена, вместе взятых, и гораздо больше, чем у настоятеля церкви, хотя у него и был шанс стать умнее в университете. Мне он всегда не нравился, низкий, отвратительный тип.

Хуттунен слушал и удивлялся. Неужели он окончательно сошел с ума, раз с ним уже иконы разговаривают?

Христос продолжал добрым, но звучным голосом:

— У каждого свой крест, Хуттунен… И у тебя, и у меня.

Собрав волю в кулак, Хуттунен ответил Христу:

— Но в моем случае это уже слишком! Сколько уже на меня эти черти охотятся! Несколько недель я мерз в лесах, а до этого вообще запихнули в психбольницу… Нельзя ли мне крест полегче?

Христос понимающе кивнул:

— Твои беды, Хуттунен, ничтожны по сравнению с тем, что люди со мной когда-то сделали.

Лицо Христа стало серьезным от воспоминаний:

— Всю жизнь меня гнали… И под конец распяли живым на кресте. Вот это настоящая мука, Хуттунен. Ты себе не представляешь, какая жуткая боль, когда медные гвозди-пятидюймовки пронзают тебе запястья и ступни, а лоб царапает терновый венок. Потом крест подняли. Это было самое ужасное. Ни одному человеку этого не понять, если он сам не был распят.

Христос серьезно взглянул на Хуттунена:

— Я много страдал.

Хуттунен отвел взгляд от алтаря, помял коробок в руке, не зная, что ответить.

Христос продолжал:

— Но если ты, Хуттунен, правда решил сжечь эту церковь, пусть будет так. Мне она никогда не нравилась. Мне больше по душе старая, на обрыве. Строительство этой, новой, — плод непомерных амбиций губернских стариков. Но только не разводи костер прямо тут, у алтаря. Иди в ризницу или в притвор — огонь сюда и так придет, стены-то сухие. И сними ты это ружье — нехорошо входить с оружием и дровами, церковь все-таки.

Хуттунен стыдливо поклонился иконе, собрал дрова и отнес их в притвор. Там он быстро развел костер. Кора и стружка вспыхнули ярким пламенем. Густой дым наполнил храм.

Скоро стало невозможно дышать, и Хуттунену пришлось открыть дверь. Он вернулся в церковь, сел на скамью и потер глаза. Удивительно, такой маленький костер и столько дыма, наверное, потому что в церкви не было ветра.

Клуб дыма вылетел через открытую дверь на улицу, пролетел над кладбищем и, минуя пожарную башню, направился в сторону деревни.

А люди уже бежали с ведрами.

Хуттунен пытался раздуть костер сильнее: подул на угли, они зажглись, и пламя взвилось к потолку. Из-за дыма ему приходилось все время выбегать к алтарю.

С улицы доносились крики пожарных, они лили воду, отчего в церкви стало еще больше дыма. Костер зашипел, и пламя погасло.

Пожарных Хуттунен не видел, но, судя по голосам, их было много. Пора было уходить, против такой толпы даже ружье не поможет. Он набрал в легкие побольше воздуха и ринулся к дверям. Перепрыгнув через костер, закрывая руками слезящиеся глаза, вырвался на свежий воздух. Народ в страхе отшатнулся и пропустил мельника. Вскоре зрение вернулось к Хуттунену, он побежал через кладбище и, взяв несколько препятствий в виде могильных камней и ограды, исчез в лесу.

К месту происшествия прибыл пристав Яатила убедиться, что пожар потушен.

Узнав, что мельник Хуттунен пытался сжечь церковь, он громко и торжественно объявил:

— Утром начнем большую облаву. Я позвоню в Рованиеми, пусть пришлют солдат и собак.

Утром на станции остановился товарный поезд, что было само по себе очень странно. Двери последнего вагона-теплушки отворились, из него выскочила рота пограничников в медных касках. Они привезли с собой армейскую палатку, полевую кухню, двух собак, пулеметы. Сержанты кричали роте строиться. Командующий, здоровый молодой лейтенант, доложил приставу Яатиле о прибытии погранотряда.

— С приездом, пограничники! Перед вами стоит трудная и опасная задача, но я верю в вас и особенно в ваших собак.

Пристав предложил лейтенанту сигарету.

Сержанты приказали прибывшим построиться, солдаты дружно замаршировали к пристани. Кобылу Гнусинена запрягли везти суповой котел.

Собак и лейтенанта посадили в машину пристава. Здоровые, мохнатые немецкие овчарки, невеселые и нервные, сидели в намордниках — на всякий случай.

Лейтенант похлопал пса и похвастался приставу:

— Этого зовут Гроза границ, а того — Полосатая морда. С этими ребятами лучше не шутить.

От причала отряд направился в деревню, затем на стадион, где к нему присоединилось ополчение с рюкзаками и дробовиками. Всего, если считать женщин и детей, народу собралось даже больше, чем на губернские соревнования.

Пристав громким голосом отдавал приказы. Солдатам и ополчению раздали пайки и карты местности. Фермеров разделили на роты по десять человек. Солнце припекало, прекрасная погода для большой охоты. Раздали патроны. Пограничники готовили пулеметы к бою.

— Да, скоро тут запахнет жареным, — сказал кто-то.

— По мне, так на человечинку гораздо веселее охотиться, чем лесные пожары тушить. В прошлом году на Иванов день в Наркаусе две недели без толку убили. Вышли — вот такой жирный слой сажи на морде.

— А я во время войны, бывало, ловил десантов. Ловить сумасшедшего в лесу, наверное, что-то типа того.

— Хорошо, хоть нам в этот раз каски раздали. У этого чокнутого, говорят, топор. Если он прямо по каске бить не будет, не пробьет.

Лейтенант приказал соблюдать тишину и слушать инструкции пристава.

Тот продолжал:

— Повторяю, человек вооружен и чрезвычайно опасен. Если он не сдастся по первому приказу, придется применить силу. Вы понимаете, о чем я.

Обратившись к лейтенанту, пристав тихо добавил:

— Между нами… Если увидите этого Хуттунена, можете стрелять в него без предупреждения.

— Есть.

Поисковый отряд разделился на две группы: первую в сопровождении двух гражданских кинули прочесывать восточную часть леса, а основной отряд переправили на другой берег и приказали прочесывать западную часть леса. На станции пристав организовал командный пост.

Услышав о происходящем, почтальон всерьез забеспокоился о самогонном заводе. Опережая солдат, он гнал велосипед к почтовому ящику Хуттунена. Спрятав велосипед в лесу, Пииттисярви бросился спасать завод и заодно предупредить Хуттунена об опасности.