– Ну, вот и все. Прошу обозреть апартаменты. Может, эти милейшие люди уперли чего второпях? А то я им всего три минуты на сборы дал, мало ли…

– Ой! Тетрадка! Мамина! – тихо охнула Соня и, оттолкнув Славика и вылетев на площадку, пулей помчалась в освобожденную квартиру.

– Господи, да не нужна им твоя тетрадка! – махнула ей вслед рукой Вера Константиновна. – Подумаешь, тетрадка… Лучше бы спасибо человеку сказала!

– Ой, да… Спасибо вам, конечно… – затормозила уже в дверях Соня.

– Да на здоровье, – вежливо и чуть шутовски поклонился ей Иван. И даже слегка ножкой шаркнул, что совсем уж не вязалось с его твердокаменным и сериально-бандитским обликом. Потом добавил, будто извиняясь за принесенные неудобства: – Я вам тут замок слегка попортил, сейчас исправлю… У вас отвертка есть?

– Что?! – моргнула испуганно Соня, отступая в прихожую.

– Ну, отвертка… Такая штучка железная с ручкой…

– А… Наверное, есть… Я не знаю! Вы посмотрите пока на антресолях, я сейчас!

Мамина тетрадка, слава богу, валялась на полу, никому не нужная. Как выбросил ее разъяренный Серёня из сумки, так и лежала неприкаянно под фикусом. Права Вера Константиновна – зачем Люсе и ее мужу Серёне старая коленкоровая тетрадка, исписанная мелким маминым почерком? Вовсе она им не нужна. И билеты оказались на месте, меж хрупкими пожелтевшими страницами.

… Застряла жизнью в промежутке

Меж зеленью и желтизной…

Почему-то глаз выхватил сейчас именно эти две строчки. С той самой страницы, где билеты лежали. Мама эти строчки про себя, скорее всего, писала. Конечно же про себя, про кого ж еще… Наверное, странное это состояние – меж зеленью и желтизной. Никакое. И ни там, и ни сям. И ни названия, ни цвета этому состоянию нет. Молодец, мама. Хорошо сказала. Очень хорошо…

Острая жалость и к маме, и к себе, и к сестрам Вике и Тамарочке вдруг захлестнула, свилась давешней холодной веревкой внутри, ударила по коленкам, и Соня медленно сползла по стене, прижимая к груди тетрадку. И заплакала – тихо, скорбно, безутешно. Доконало ее в конце нервного напряженного дня состояние этого маминого промежутка. И своего, наверное, тоже. Иван выглянул из прихожей, подошел поближе, встал перед ней горой:

– Эй, вы чего это? Все ж уже позади…

– Вы… вы не понимаете, Иван… – вдруг тихо надрывно произнесла Соня и заплакала того горше, размазывая дрожащими пальцами слезы по щекам. Слезы были горячие, обильные и… странно сладкие. Наверное, они были оттуда, из безымянного промежутка, которому нет названия? Где барахтаешься и никак не можешь из него в нормальную жизнь выпасть?

– Что я не понимаю? У вас еще что-то случилось, да? Вас еще кто-нибудь обидел? – присел он рядом с ней на корточки.

– Да никто меня не обидел! Просто… просто я не могу больше так жить… Не могу, и все! Я не знаю, как мне жить дальше! Я не могу, не могу…

– А почему не можете-то? Кто вам мешает?

– Да никто мне не мешает! И… и я никому не мешаю! Просто… Я не умею жить среди людей, понимаете? Вернее – среди таких людей… Ну почему, почему они все… такие?

– Хм… Не понял… Какие – такие?

– Злые, жестокие, вечно на ком-то самоутверждающиеся, друг друга ненавидящие… Никто кругом не любит друг друга! Вот за что они со мной так, объясните? Я их пустила, я им слова не сказала, а они меня – за шиворот…

– Это вы о ком сейчас? Об этих жуликах, что ли?

– Да если бы и о них…

– Так а чего о них говорить-то? Нормальные, в общем, ребята… Находчивые, и не без криминальных способностей. Можно сказать, рядовые-типичные. Сейчас много таких развелось…

– Вот именно – типичные! И… и все кругом – такие же… Я… я просто боюсь жить среди людей! Мне кажется, я никогда не смогу среди них жить… Я не научусь…

– Ну-у-у… – вдруг ласково-насмешливо протянул Иван, чуть тронув ее за плечо. – А куда ж вы денетесь, Соня? Это вы зря так говорите. Люди, они люди и есть. Они всякие бывают… Иль вы хотите, чтоб мы все счастливыми птицами в небе летали, осеняя друг друга крылами? Человек, мол, рожден для счастья? Как птица для полета?

– Не смейтесь! Не смейтесь надо мной! – вдруг сквозь слезы выкрикнула Соня и икнула сердито. – И вообще… Помогли – и спасибо вам. Идите домой, спасибо. Я вас тоже боюсь…

– Меня?! – искренне изумился Иван, ткнув себя в грудь острием отвертки. – А я-то вам что плохого сделал?

– Да ничего! Просто я всех, всех боюсь! Всех людей, понимаете? Я… ни с кем разговаривать не умею, общаться не умею! Правда, иногда мне кажется, что умею, но меня тут же называют как-нибудь обидно…

– Это как?

– Ну, циклоидом, например! Я пытаюсь рассказать правду о себе, душу раскрываю, а меня – циклоидом…

– А что это – циклоид? Диагноз, что ли?

– Ну, вроде того. Когда человек из депрессивного состояния в непонятную эйфорию переходит. И наоборот. От одиночества. От недостатка общения. А я ж не виновата, что людей боюсь! Я их с детства боюсь. Я жизнью только книжной живу, а нормальной, человеческой, не умею…

Она вздохнула со всхлипом, глянула ему в лицо и тут же устыдилась своей невесть откуда взявшейся откровенности. Да еще и перед незнакомым человеком. Видно было, что и ему эта ее откровенность оказалась не по зубам. Вон как смотрит – сосредоточенно и озадаченно. Не знает, что и сказать, наверное.

– Вы… вы извините меня, Иван. Не слушайте меня. Это у меня так стресс выходит, наверное.

Мало ли что люди в таком состоянии болтают? Извините… Вы идите, Иван. Мне собираться надо, у меня поезд утром… – мышкой взглянула на него Соня и стала медленно подниматься, скользя спиной по стене.

– Хорошо. Я сейчас уйду. Конечно же, – кивнул он задумчиво. – Я все понимаю. Стресс конечно же. Сейчас я, только замок доделаю. Я уже закончил почти.

Спружинив на мощных ногах, он выпрямился резко, молча ушел в прихожую.

Постояв минуту у стены, Соня поплелась за ним, проговорила виновато ему в спину:

– Вы не обижайтесь на меня, Иван… Сама не знаю, что на меня нашло. Получается, вы меня спасли, а я вам истерику закатила вместо благодарности.

– Ничего, бывает, – равнодушно пробурчал он, продолжая возиться с замком. – Ну вот, похоже, и все. Уже готово. Принимайте работу, хозяйка…

Он захлопнул дверь, потом снова открыл ее, повернув рычажок замка. Уже стоя в проеме, похлопал себя по карманам куртки, потом приказал Соне коротко:

– Принесите мне листок бумаги и ручку!

Соня ринулась в комнату, торопливо начала тянуть на себя ящики огромного то ли шкафа, то ли буфета Анны Илларионовны. Обнаружив в одном из них старенькую записную книжку с просунутой в кармашек ручкой, вырвала чистый листочек, вернулась в прихожую.

– Вот, я записываю вам все свои телефоны… – присев перед низкой тумбочкой, деловито проговорил Иван. – Когда у вас еще что-нибудь случится – звоните. Хорошо? Не стесняйтесь. И не плачьте, Соня! Никакой вы не циклоид. Нормальная симпатичная девушка…