для сидения. Возведенный Септимием Севером Милий, обозначающий расстояния до всех городов империи, переделали, превратив его в современный вариант Августова Золотого мильного камня, Milliarium Aureum. Теперь языческий Милий Севера был увенчан религиозной группой, изображающей Константина, его мать Елену и фрагмент Животворящего креста, который, как (позднее) утверждали, она нашла в Иерусалиме. Благодаря этим усовершенствованиям в Милие, Константинополь тут же оказался в самом центре сети путей сообщения, ведущих даже за пределы империи.

К роскошным бронзовым вратам императорского дворца вел Ахиллов портик. Перистиль переименовали в Августейон – в честь матери Константина, Августы Елены. Над второй Троей возвышалась и серебряная статуя этой второй Елены. Еще тысячу лет, пока многие жаждали осадить этот город, его жители (которые жили бы в самой Трое, если бы Константин предпочел придерживаться своего первого плана – так пишут) рассказывали друг другу предания о Троянской войне, заказывали или переделывали из старых статуй троянских героев и собирали тексты этой легенды для своих библиотек и скрипториев.

Из того, что Новый Рим, как и Древний Рим, стоит на семи холмах, многое понятно, и об античном прошлом этого города сложили новые мифы. И вести дела в этой метрополии, которая теперь стала в четыре-пять раз больше того, что оставил по себе прежний византийский градостроитель, Септимий Север, пригласили не представителей древних родов Рима, а новых людей. Новый Рим обладал неким внутренним великодушием: перенимая могущество своего города-предшественника, он просил дозволения обыграть свежие, заманчивые идеи о том, как жить на свете.

В те времена это был грандиозный эксперимент. При этом, как ни странно, все это в определенном смысле было не ново. Римские императоры нередко создавали города в свою честь – большинство современных Константину летописцев не комментировали его поступки. Долгое время считалось, что духи, нимфы, боги и богини действительно обитают в городах, храмах и святилищах. Пусть Христос – некий новый полубог, зато он далеко не первый, кого чествовали таким образом. Но ясно одно – в Константинополе, отвергшем свое греко-фракийское имя, под которым его знали не менее 1000 лет, сложилось мнение о том, что город обрел исключительное значение. Ведь именно из Константинополя, по искреннему убеждению его жителей, всевидящий и всемогущий Господь будет править миром.

Отныне цель Римской империи, да и тех, кто ее представлял, состояла не только в захвате земель, но и в сохранении общности с духовным началом – чтобы захватить умы.

Глава 15. Вера, надежда, милосердие и Никейский символ веры

С 324 г. н. э.

Он разрушал их до основания, особенно же капища, пользовавшиеся уважением беззаконных.

Евсевий Кесарийский, «Житие Константина»{196}

В Диррахии, нынешнем Дурресе, на побережье Албании, у истоков Эгнатиевой дороги стоит разрушенный амфитеатр. Несколько домовладельцев отказались переезжать, когда в 1960-х и 1980-х гг. здесь начались первые раскопки, и теперь, в XXI в., самовольно проживают посреди впечатляющих античных развалин. Над камнями эпохи Римской империи албанцы развешивают белье и смотрят кабельные каналы. А ведь некогда здесь разворачивались кровопролитные сцены, до которых граждане были так охочи в эпоху поздней Античности: тут приносили в жертву животных и людей, но с принятием христианства во времена Константина эти представления в амфитеатре прекратились. «Кровавые зрелища нам неприятны», – заявил Константин в эдикте 325 г., а по сведениям источников, персидскому царю Шапуру он сообщал следующее: «Я… в ужасе от крови жертвоприношений, от их грязных и отвратительных запахов…»{197}

Как только Константин не оставил сомнений в том, что на всей территории империи к христианству будут относиться толерантно, тут же прямо в амфитеатре возвели церковь и стали хоронить христиан, встретивших своевременную, естественную смерть – а ведь когда-то их тут убивали для развлечения. В наши дни местные жители, совсем как 1700 лет назад делали это жители Константинополя, приносившие сюда маленькие глиняные фонари, демонстративно зажигают свечи среди развалин лишившейся крыши церкви (коммунистический диктатор XX в. Энвер Ходжа запретил христианство[9], и этот запрет сняли лишь в 1991 г.). На этих константинопольских лампах неожиданно появляются новые образы: уже не мать Елены Троянской, Леда из Спарты, которой, обратившись в лебедя, овладел Зевс, и не порхающий со своими жалящими стрелами Эрос, а рыбы и кресты – дюжины таких находок обнаружились в ходе раскопок в Большом Стамбуле. Количество таких ламп с новыми, христианскими росписями указывает на то, насколько христианство вошло в норму в Константинополе и соседних Халкидоне и Хрисуполисе{198}.

Пять с половиной лет Константин провел в Никомедии (теперь это один из неприглядных городков современной Турции – Измит), здесь он вырабатывал стратегию и вел дела. Он бродил вместе с призраками прошлого по старому дворцу Диоклетиана, где его некогда учили быть добропорядочным римлянином и откуда шли приказы о преследовании христиан. В 325 г. он изменил мир и создал один из прекраснейших городов.

Никея, в 100 милях к югу от Константинополя, в Анатолии, – это такое место, где кажется, что вполне возможно быть сразу в двух эрах. Долгое время Никея, которая сегодня называется Изником (здесь производили самую красивую керамику для Стамбула времен Османской империи), была уютным и процветающим городком на берегу озера. Этот город до сих пор загражден вратами. Кольцевые стены из прочных камней (а позднее – из римского кирпича) некогда защищали его жителей. Например, историка Диона Кассия, который расскажет миру, допустим, о том, что Боудикка была «огненно-рыжей». Или – греческого астронома Гиппарха, чьи теории о том, что Земля – центр Вселенной, были опровергнуты лишь Коперником. У стен Никеи сражались Септимий Север и Песценний Нигер, а в 1204 г. именно в Никее скроются правители и жители Константинополя, спасаясь от жестокого бедствия – Четвертого крестового похода, когда Константинополь захватили пришедшие с запада франки.

В 325 г. именно в эту оживленную маленькую гавань неудержимо съезжались христиане из жарких, пыльных, искрящихся городов Северной Африки, из промозглой Британии, со Среднего Востока и Южного Кавказа. Одним из них был сын Григория, того самого, что долго томился в шахте Армении. Они стремились туда, где воды озера, в котором во множестве плещется лосось и бродят аисты, обещали покой и отдохновение их беспокойным душам. Прибыло сюда не меньше 250 епископов – их главной