— Можно сказать, ничего, — честно ответил Александр Семёнович. Он хотел было тоже подняться, но Игнатьев жестом показал, что он может сидеть, как сидел, и на память привёл высказывание Наполеона I: «Я мог бы разделить Оттоманскую империю с Россией, об этом не раз заходила речь между Императором Александром и мною, но Константинополь всегда спасал Турцию. Эта столица была великим затруднением, настоящим камнем преткновения. Царь её требовал; я не мог её уступить — это ключ драгоценный, он один стоит целой империи!»

— А что отвечал ему на это Александр I?

— Александр Павлович доказывал, что Константинополь с его проливами является ключом к его дому, но Бонапарту нужен был ключ к мировой торговле.

— Что и привело к войне.

— Естественно, — откликнулся Николай Павлович. — А далее был Ункер-Искелексский союзный договор, в секретной статье которого Турция обязывалась закрыть Дарданеллы для всех иностранных военных кораблей, а взамен получала помощь России. Видя, как хорошо начинают складываться отношения между двумя соседними империями, европейские державы стали всячески противиться упрочению внезапно возникшего союза.

— Им, конечно же, уже мерещилось, что русские вошли в Константинополь, — усмехнулся полковник Зелёный и недовольно поджал губы.

— Не только вошли, но и овладели им, — в тон ему проговорил Игнатьев. — Чтобы лишить Россию преимущества, они решили сообща «защищать» Порту от её внутренних врагов.

— Вот же низкие душонки! — воскликнул атташе и пристукнул кулаком по подлокотнику кресла, обтянутого золотистым шёлком.

— Ниже уже не бывает, — согласился с ним Николай Павлович. — Австрия взяла в подружки Пруссию, Франция — Англию, и, вдоволь пошептавшись меж собой, вынудили Россию заключить в сорок первом году Лондонскую конвенцию, согласно которой над Турцией устанавливалась совместная опека.

— Нас опять поставили… в зависимое положение, — тоном хорошо осведомлённого и склонного к народным оборотам речи практического человека, сказал Александр Семёнович.

— Это и повлекло за собой Крымскую войну с её трагическими последствиями, — проговорил Игнатьев таким тоном, как будто снова испытал болезненное чувство унижения, растерянности и собственной неловкости, напрямую обусловленными уничтожением русского флота, сдачей Севастополя и Конвенцией о проливах, подписанной в Париже 18 марта 1856 года. — Россию словно в бочку засмолили. — Он сердито сдвинул брови, ещё немного походил из угла в угол и, сев напротив атташе, взял из его рук список агентов, завербованных в последний месяц. Наткнувшись на знакомую фамилию, Николай Павлович щёлкнул ногтем по листу.

— Узнайте, отчего у этого юного грека прусский паспорт. Боюсь, что он агент французской службы.

— Я склонен думать, что австрийской, — пряча список в секретер, сказал Александр Семёнович. — Даже в султанских конюшнях говорят о том, что если вы не можете прожить без острых ощущений, без постоянного риска и головоломных приключений, вам прямой резон приехать в Вену, зайти в Генштаб её вооружённых сил и, встретившись с начальником разведки, прямо заявить, что сызмала мечтали стать шпионом в пользу Австро-Венгрии с её славным монархом Францем-Иосифом I.

— И что, возьмут? — спросил Игнатьев.

— Если вы грамотны, чтобы писать отчёты, знаете не менее трёх языков и обладаете обычной неприметной внешностью, вас непременно примут с распростёртыми объятиями и уже вечером с фальшивым паспортом отправят за кордон; скорее всего, в Боснию, а, может, и в Белград, как повезёт.

— А почему не в Стамбул?

Полковник Зелёный строго поднял палец.

— В Стамбуле разведка матёрая. Новичку ловить здесь нечего, разве что пинки и оплеухи.

Они оба рассмеялись.

Игра в шпионов — детская игра. Но кое-кто не расстаётся с детством до гробовой доски.

Свойство натуры?

Скорее, профессии.

Задачи, сопряжённые с опасностью для жизни, решались новым атташе без лишних колебаний, как будто он играл в крестики-нолики. Он приступал к выполнению того или иного поручения, не задаваясь вопросом, выполнимо оно или нет? Складывалось впечатление, что нет такого дела, которое он не сумел бы выполнить самым лучшим образом, причём, в кратчайший срок. Игнатьев не единожды мог убедиться в этом. Впрочем, он и сам вполне умело управлял огромной армией добровольных помощников и корыстолюбивых осведомителей. Доносительство — давний способ зарабатывать себе на жизнь, столь же морально-похвальный с точки зрения бездомных оборванцев и проигравшихся вконец — хоть застрелись! — великосветских щёголей, как и бесплатная кормёжка в какой-нибудь столичной богадельне или неожиданная смерть бездетных, но богатых родственников. Кто пополнял ряды русских агентов? Купцы, мелкие лавочники, почтовые служащие, зажиточные домовладельцы. Обременённые долгами умники. Чиновники, не берущие взяток и чиновники, взятки берущие. Бедные ремесленники, от которых за версту несло чесночным духом и дешёвой водкой, горлохваты-полицейские и горлодёры-политики. Солдаты, офицеры, муфтии, чистильщики сапог и продавцы бараньей требухи; египетские прорицатели судеб и заклинатели змей. Испанские евреи и греческие каменотёсы, занятые на постройке новых военно-морских пристаней. Одесские карманники, стамбульские воришки, промышлявшие тем, что обчищали гостиничные номера и пустующие дачи не в меру богатых армян, у которых местные евреи научились «делать деньги» без оглядки на священное Писание. Заносчивые адвокаты, услужливые журналисты, сторожа мечетей и пожарные, рыбаки, матросы, содержатели притонов, ресторанные певички с их немыслимыми декольте и модными боа из страусиных перьев. Именитые люди — эшрафы, шустрые безногие калеки и дородные министры, ученики религиозных школ, профессора, стекольщики, художники. Дюжие дворецкие и ловкие официанты. Проходимцы всех мастей и наивные юнцы, которые средь бела дня, не имея ни малейшего жизненного опыта, точно также, как и верного понятия о чести и бесчестии, но влекомые решимостью узнать о людях всё и даже больше, дабы в конце концов возвыситься над ними в громкой славе, находясь «в здравом уме и твёрдой памяти» подписывали обязательства шпионить, как за своими сверстниками, так и за учителями. Смотрители маяков со своими зрительными трубами и городские нищие в синих очках, изображающие из себя слепцов, все следили друг за другом, не зевали. Кто — ради сочувствия русским, кто — ради славянского братства, кто — просто ради перемен, уж больно жизнь осточертела! но в основном, ради пиастров, драхм и золотишка, обладание которыми извечно наполняли душу всякого пройдохи своей неизъяснимой прелестью и ощущением блаженства.

Кто-то следил за всеми прибывающими в Константинополь, кто-то увязывался следом за отъезжающими в Вену, Париж и Берлин. Тот — на мосту торчал, тот — под мостом.

Пристани, вокзалы, консульства, посольства — всё становилось пунктом и объектом наблюдения: если не пристального, то неусыпного.

Под особой опекой соглядатаев находилась и Почтовая контора — одна из важнейших административных служб в Константинополе, главный её «нерв». Без почтовой экспедиции дипломатическая деятельность невозможна. Недаром первым строением в комплексе российского посольства было заложено здание Почтовой конторы. По «проекту штатов» она должна была состоять из почтмейстера, его помощника, двух сортировщиков, шести курьеров и двух сторожей. В действительности штат был меньше — обычно не хватало курьеров: больно работа опасная. Их постоянно грабили и убивали. Курьеры назначались по выбору посла и сторожа выбирались только с его одобрения — серьёзный участок работы.