— Простите меня, я был ужасно занят эти последние восемь лет, не было ни минуты, чтобы выписать вам чек в благодарность за вашу замечательную работу, почту и грязь. Весь я в этом, всегда откладываю неотложное на следующий год. Искренне надеюсь, что вы извините меня за это, вот чек за последние восемь лет, к которым я позволил прибавить еще пять следующих, чтобы покончить с этим. С моей рассеянностью лучше все делать наперед.

Видимо, я поступил сверхнахально, поскольку ей потребовалось несколько минут, чтобы отреагировать. Она взяла чек, а ее муж, вероятно услышав волшебное слово, возник за ее спиной. Он выхватил этот предмет наслаждений с быстротой, присущей лишь тем, кто стремится обратить чек в наличные в ту самую секунду, когда он попадает им в руки. Потому что деньги должны всегда находиться в обороте. До этого в мое поле зрения попадала только его рука, но, когда я услышал глухой вздох, предо мной предстал весь консьерж, поскольку он грузно упал на лестничную площадку. Есть ситуации, когда сомнения излишни. Он был мертвехонек.

Неприятные последствия этой истории состояли в том, что я опять стал предметом обсуждений. Я не мог и шагу ступить, чтобы не попасть в газеты. Разумеется, мое имя названо не было, но я достаточно знаю журналистов: они могут сделать это в любую минуту. Пока только появился репортаж в рубрике «Происшествия»:

«Консьерж убит чеком».

Честно сказать, больше всего я боялся Победителя. Если он узнает о моей роли в этой истории, прощай все надежды! Я уже слышал, как он произносит свою роковую речь в защиту Терезы на суде: убийце консьержа нельзя доверить опеку над ребенком, это противоречит здравому смыслу! Я был напуган до посинения (а синева шла от гематом на теле). Невозможно потерять любовь всей своей жизни из за необналиченного чека. Нет, в голову приходило единственное решение — нужно замять дело. А чтобы замять дело, я должен был помешать консьержке назвать мое имя. Тут не понадобится просчитывать тридцать шесть тысяч вариантов решения. Я спустился к ней как раз перед полуночью. Не успел я поскрестись в дверь, как она открыла; нужно заметить, что бедной женщине было не до сна. Казалось, ее шокировало, что у меня хватило наглости заявиться к ней после того, что произошло. Я сказал ей буквально следующее:

— Я чувствую себя в какой то мере ответственным… я обдумал случившееся, я не знаю, как вам помочь, но главное, чтобы вы постарались забыть кое какие детали этой истории… Надеюсь, что эти деньги пригодятся вам в эту тяжелую минуту…

Она поймала чек на лету. Видимо, я поступил сверхнахально, поскольку ей потребовалось несколько минут, чтобы отреагировать. Вообще то «отреагировать» — не самое удачное слово, она попыталась сделать какой то слабый жест. Но деньги обратили ее в изваяние. Я начал беспокоиться, как любой нормальный человек, который беспокоится, когда есть повод для беспокойства. Я положил руку ей на плечо, чтобы по дружески встряхнуть. Чтобы вывести ее из оцепенения. Я читал истории о людях, которые спят стоя, жуткие истории, но тем не менее так оно и было, я видел это собственными глазами, мне оставалось лишь поверить тем, кто рассказывает, что можно спать стоя. И все же это впечатляло — консьержка в виде сталагмита. Я не слишком жаловал консьержей, а тут еще одна из них дрыхнет прямо перед носом. Я мог даже потыкать ее пальцем. А затем, поскольку поневоле в безмолвии и бездействии узы крепчают, я испытал своего рода вспышку симпатии к этой окаменевшей женщине, к женщине, которую я постыдно игнорировал. Я снова встряхнул ее, никакого эффекта. Оцепенела. Деньги обратили ее в изваяние. Повторяю, деньги обратили ее в изваяние. Я потряс ее, на этот раз посильнее, и консьержка, продолжая сжимать в руках мои деньги, рухнула на пол. Есть ситуации, когда сомнения излишни. Она была мертвехонька.

Я забрал свой чек и отправился спать. Всю ночь я с ужасом ждал, что за мной придут. Паранойя возникла у меня не на пустом месте. Я воображал крупные заголовки газет: «Серийный убийца совершил новое преступление, использовав чек». Или: «Нет, не в деньгах счастье». Или: «Подумать только, и он надеялся стать опекуном Конрада». Потом я заснул, а потом прошло время. Мне удалось избавиться от чувства вины, ты же не виноват, если другие так реагируют. Особенно если это произошло непреднамеренно. Смерть была самой сильной реакцией, которую мне удалось вызвать у окружающих, а вдруг это было проявлением моей харизмы, на которую я так уповал в начале своей ничем не заполненной жизни? А вдруг я стану лидером, который ведет за собой толпы? А может быть, следует официально заявить об этих смертельных исходах, заявить в ходе судебного процесса; это наверняка будет воспринято как проявление редкого умения сплачивать высокие устремления вокруг собственной персоны. Тереза была художником, в чем то хиппи, ее не следовало принимать всерьез, тогда как я возводил конструкции, умножал капитал.

Вся эта история придала мне решимости выйти вперед, поверить в собственные силы. Тереза вела под меня подкоп в течение многих недель, но теперь, благодаря смерти консьержей, я чувствовал, что готов взять верх. Готов завоевать Конрада. Я непобедим, я буду властвовать и преуспевать.

II

Я проиграл всухую. Правосудие мухлевало, настоящая мафия, и не в первом поколении.

Мы оба получили опеку над ребенком, так решил судья. Значит, официально признали незаконнорожденным, да еще на скорую руку, так решил я, да, я могу позволить себе эту пошлость; я не терял достоинства, в основном из за всех этих журналистов с камерами, поджидавших моих комментариев при выходе из здания суда. Наверняка мои рассуждения были гвоздем программы. Потом они набросятся на другие сенсации. Они ловили мою жизнь и мои мнения, словно пищу, которая потом проходит через пищевод, ведь не им придется провести половину жизни без Конрада; они выводили их наружу и освобождали меня от них. Я бросил взгляд на Терезу и увидел, что она тоже убита этим решением. Ноль ноль. Внезапно я подумал: мы переживаем одно и то же. Ни один из нас не выиграл. Судья вынес постановление об альтернативной опеке — так звучит красивее. Один уикенд и одна среда в две недели. Мне присудили понедельник и вторник, Терезе — четверг и пятницу. Я выписал адвокатам по чеку за статус кво. Теперь нужно было организовать жизнь, поделенную на две части.

Прежде чем мы вышли из зала суда, жалкие и раздавленные, судья подозвал нас, чтобы прояснить один важный момент; он согласился предоставить опеку над совершеннолетним (он действительно сказал «совершеннолетним»?) при неоспоримом условии, что, согласно правосудию нашей страны, тот абсолютно свободен. Что он говорит? Иными словами, почему же он раньше не сказал, Конрад имеет право в любую минуту уйти от нас?

Мы с Терезой переглянулись.

Она прыснула первой. Конрад уйдет? Ну и идиот этот судья! Да, в наши дни больше нет уважения к высоким государственным должностям. Я взял себя в руки; нельзя его осуждать, откуда ему знать, жертве собственного неведения, не познавшему безумной любви, какие прочные узы связывают нас с нашим очаровательным лапочкой? Вообще то он был очень славным, этот представитель правосудия с кислой рожей, ведь он проявил беспокойство; я быстрым движением легонько постучал ему по голове. До чего сварливый характер, а как иначе можно объяснить штраф, который он наложил на меня за оскорбление представителя судебной власти. Господи, в каком мире мы живем? Честное слово. Если даже черепа судей неприкосновенны. А их эмоциональная жизнь способна насмешить и отшельника.