Заике-претору Квинту Антонию Бальбе — не из знатных Антониев — поручили чеканить новые монеты и сортировать старые. Многие могли посчитать это кощунственным, но ценность добычи ошеломляла. Карбон теперь мог оставить Мария-младшего ответственным за Рим и кампанию на юге, а сам с легким сердцем отправиться в Аримин.

Ни Сулла, ни Карбон никогда не согласились бы признать, что между ними есть нечто общее. Однако оба, независимо друг от друга, пришли к одному и тому же решению: нынешняя гражданская война не должна погубить Италию. Весь провиант, весь фураж, все затраты на войну должны быть оплачены наличными. Не будет пахотных земель, порушенных сражениями и маневрами. Страна просто не может себе позволить вторую разрушительную войну на собственной территории, особенно почти сразу после предыдущей. Это знали и Сулла, и Карбон.

Знали они и другое. В глазах простых людей война между ними не обладала ни благородной целью, ни веской причиной — в отличие от Италийской войны. Та представляла собою борьбу между италийскими племенами, которые не хотели больше зависеть от Рима, и Римом, который желал сохранить господство над полуостровом. Но в чем заключался конфликт на этот раз? Просто в том, какая политическая партия захватит власть над Римом, кто в конце концов сделается хозяином Рима. Это была борьба за власть между двумя людьми, Суллой и Карбоном, и никакая пропаганда не могла скрыть столь простого факта. Не обмануло это и население Рима и Италии. Поэтому страну нельзя подвергать экстремальной опасности, нельзя снижать уровень благосостояния римских и италийских сообществ.

Сулла занимал деньги у своих солдат, а Карбон мог занять только у богов. И в подсознании каждого маячил ужасный вопрос: когда все закончится, как выплатить долг?

Но все это никоим образом не занимало мысли Мария-младшего, сына баснословно богатого человека, не привыкшего заботиться о деньгах, будь то деньги, которые приходилось заплатить за какую-нибудь личную безделушку, или жалованье легионам. Если старый Гай Марий и рассказывал кому-либо о финансовой стороне войны, то это был Цезарь в те месяцы, когда юный родственник помогал великому полководцу оправиться после второго удара. Со своим сыном Гай Марий практически не говорил на эту тему, потому что к тому времени, когда он стал нуждаться в своем сыне, Марий-младший был уже в том возрасте, когда его больше интересовали соблазны Рима, чем собственный отец. Поэтому именно Цезарю, бывшему на девять лет младше своего кузена, выпала доля стать слушателем воспоминаний Гая Мария. И Цезарь жадно впитывал то, что впоследствии, когда он стал жрецом, оказалось даже хуже, чем бесполезным.

Когда в конце марта сошли снега, Марий-младший и его легаты двинулись из Рима в лагерь возле небольшого города Ад Пиктас по Лабиканской дороге, которая, обогнув гору Альбан, сливалась с Латинской дорогой в месте под названием Сакрипорт. Здесь, на плоской наносной равнине, с ранней зимы стояли лагерем восемь легионов добровольцев из Этрурии и Умбрии, проходя строгую и интенсивную военную подготовку — насколько позволял холод. Их центурионами были ветераны Мария — хорошие наставники. Но когда в конце марта прибыл Марий-младший, войска были еще совсем зелеными. Впрочем, Мария-младшего это не беспокоило. Он искренне верил, что самый неопытный рекрут будет драться за него так, как закаленные солдаты сражались за его отца. Он не сомневался, что остановит Суллу.

В его лагере имелись люди, которые намного лучше, чем Марий-младший, понимали чудовищность всей этой затеи. Однако никто из них не пытался открыть глаза своему консулу-командиру. Если бы их спросили, в чем причина такого молчания, каждый, вероятно, ответил бы, что при всем своем хвастовстве Марий-младший не обладает внутренней силой, чтобы понять и принять такую истину. Как лицо, являющееся лишь номинальной фигурой, чем-то вроде украшения на носу корабля, Мария-младшего надлежит холить, защищать, не огорчать.

Когда разведка донесла ему, что Сулла готовится покинуть лагерь, Марий-младший очень обрадовался. Одиннадцать из своих восемнадцати легионов почти со всей кавалерией, кроме нескольких эскадронов, Сулла послал под командованием Метелла Пия Поросенка на Адриатическое побережье в Аримин, навстречу Карбону. У Суллы осталось семь легионов, значительно меньше, чем у Мария-младшего.

— Я смогу его побить! — объявил он своему старшему легату Гнею Домицию Агенобарбу.

Женатый на старшей дочери Цинны, Агенобарб стоял за Карбона, несмотря на естественное желание взять сторону Суллы. Он очень любил свою красивую рыжеволосую жену, фактически находился у нее под каблуком и делал то, что захочет она. То обстоятельство, что большинство его близких родственников сохраняли строгий нейтралитет или ушли с Суллой, он ухитрился проигнорировать.

Теперь он слушал воодушевленного Мария-младшего и чувствовал себя неловко. Вероятно, ему следовало продумать, как и куда бежать, если Марий-младший не выполнит своих хвастливых обещаний и не побьет эту старую рыжую лису Суллу.

В первый день апреля Марий-младший в прекрасном настроении вывел армию из лагеря и через древние пилоны Сакрипорта вышел на Латинскую дорогу, направляясь на юго-восток, в Кампанию, к Сулле. Он не тратил времени даром, ибо предстояло пройти два моста, удаленных на расстояние пяти миль друг от друга, а он хотел миновать их до встречи с противником. Никто не предложил ему совета относительно того, благоразумно ли будет двигаться навстречу Сулле и не лучше ли остаться на прежнем месте. И хотя Марий-младший десятки раз ходил по Латинской дороге, он не обладал определенным складом ума, позволяющим ему запоминать местность, не говоря уже о том, чтобы оценивать ее с военной точки зрения.

На первом мосту через реку Верег он шел позади войск и вдруг понял, что лучше сражаться у пилонов Сакрипорта, чем там, куда они шли. Но он не остановился. На втором мосту — через более широкую и бурную реку Толер — он наконец осознал, что упорно движется туда, где его легионам будет трудно маневрировать. Разведчики донесли ему, что Сулла уже в десяти милях по дороге и быстро обходит город Ферентин. После этого Марий-младший запаниковал.

— Думаю, нам лучше вернуться в Сакрипорт, — сказал он Агенобарбу. — Вероятно, я не смогу развернуть войско на этой местности так, как хочу. Я не могу миновать Суллу, чтобы выйти на более открытую местность. Поэтому мы встретимся с ним в Сакрипорте. Ты согласен, что так будет лучше всего?

— Если ты так думаешь, — отозвался Агенобарб, который очень хорошо понимал, какое впечатление произведет на неопытных солдат приказ сначала идти вперед, потом идти назад. — Я дам команду. Возвращаемся в Сакрипорт.

— Бегом! — крикнул Марий-младший.

Его уверенность таяла с каждой минутой, а паника возрастала.

Агенобарб посмотрел на него удивленно, но снова предпочел промолчать. Если Марий-младший хотел обессилить свою армию, заставив ее несколько миль то бежать, то идти мелким шагом, то шагать, отступая, почему он, Агенобарб, должен возражать? Все равно им не победить.

Так что в Сакрипорт восемь легионов почти бежали. Тысячи молодых солдат даже не скрыли недоумения, когда центурионы приказали им взять ноги в руки и — бежать! Марий-младший заразился этой отчаянной спешкой и ехал среди рядов, понукая солдат поторопиться. И ни разу ему не пришло в голову сказать им, что они вовсе не отступают, а просто меняют дислокацию, чтобы выйти на позиции, где будет удобнее сражаться. В результате и войска, и командир прибыли на эту лучшую позицию в таком психическом и физическом состоянии, что ни на что уже не годились.