Я уже отвернулся, но меня догнал возглас вожака:

– Ты в банде? У тебя достаточно отметин, которые говорят об этом.

Я замер, а потом оглянулся, заметив, как парни, готовые защитить своего лидера, встали к нему поближе, ощутил дух товарищества. Мне этого не хватало. Ведь банда стала для меня семьей. В ней была моя жизнь.

– Уже нет, – резко ответил я, чувствуя, что длинный шрам на затылке зажгло так же, как в тот день, когда я его получил.

Запихнув пакетики с дурью в карман джинсов, я быстрым шагом добрался до машины, откупорил бутылку виски «Джим Бим» и поехал обратно в студию.

Добравшись, я пинком распахнул старую деревянную дверь и протиснулся внутрь, прижимая выпивку к груди. В бутылке виски осталась уже половина. Янтарная жидкость согревала грудь, вызывая чертовски приятное ощущение опьянения. В темной, холодной студии стояла полная тишина.

И она казалась мне невыносимой.

Я пробрался по коридору, спотыкаясь о старые ящики и куски ненужного мрамора, и, в конце концов, оказался у входа в студию. И тут же ударился ногой о большую коробку, стоявшую рядом с дверным проемом.

Я нахмурился, недоумевая, что бы это могло быть, и, пошатываясь, подошел к рабочему столу рядом с неоконченной скульптурой. Я поставил выпивку на деревянную столешницу и вытащил пакетик с дурью, второй решив оставить на потом. Я бросил его рядом со стеклянными бутылками, и он отлично вписался в общую картину.

Включив лампу на столе, я вернулся в коридор, поднял странную коробку и принес ее в студию. Я бросил ее рядом со скульптурой и, подхватив виски, опустился на пол. Сделав четыре больших глотка, я поставил бутылку рядом с собой и открыл коробку.

Когда я разглядел ее содержимое, то ощутил, как перехватило дыхание. Названия и информационные таблички для выставки.

Я закрыл глаза, втянул воздух через нос и, опираясь на руки, поднялся с пола.

Здесь внутри было чертовски тихо.

Я сунул руку в задний карман джинсов и вытащил телефон, чтобы включить музыку. Но заметил множество пропущенных звонков и сообщений от Остина…

Остин: Где ты, Акс? Ты все еще на стадионе?

Остин: Я искал тебя повсюду. Где ты? Хочу позвать тебя на ужин.

Остин: Возвращайся домой. Я волнуюсь. Почему ты уехал, не сказав мне? Что-то случилось?

Я ощутил, как меня накрыло чувство вины. Но я тут же забыл о нем, стоило только представить, как этот белокурый кретин из «Редскинс» целовал Элиану в губы, а она, прижав руку к его груди, смотрела на парня огромными карими глазами и ослепительно улыбалась. А после…

«Лишь ты единственный заставил сильней забиться мое сердце. А ты оказался… им! Именно ты!»

Вспомнив ее слова, я ощутил, будто меня ударили кулаком в живот. Она попала прямо в точку. Я подключил динамики, и студию наполнили тяжелые басы «Linkin Park».

Я взглянул на стоящую на полу коробку и направился к ней, прихватив по пути бутылку «Патрона». Плюхнувшись задницей на покрытый плиткой пол, я ощутил, что комната начала вращаться. Сорвав крышку с бутылки, я сделал большой глоток, словно бы это была вода, а не чертовски хорошая текила.

Поставив текилу рядом с виски, я полез в коробку и вытащил табличку с надписью «Обескровливание». Увидев черным по белому написанное название одной из своих скульптур, я непроизвольно напрягся.

И ощутил реальность происходящего.

Положив табличку с названием рядом с собой, я взял доску побольше. Надпись была сделана тем же непримечательным шрифтом, черными буквами на белом фоне. Но текста здесь оказалось намного больше, и я начал читать…

«При создании мрачной и весьма эмоциональной скульптуры «Обескровливание» вдохновением мастеру послужил глубокий внутренний конфликт человека, связанный с чувством вины. Поза эмбриона указывает на его неспособность противостоять своей скорби, царящее в душе смятение просто ставит на колени. Каждый тщательно выкрашенный черным кинжал, погруженный в покрытый трещинами каррарский мрамор, изображает тяжкое бремя греха, следствие преднамеренного нарушения моральных норм. Карающие кинжалы неустранимы и постоянно напоминают человеку, что совершенные им проступки нельзя забыть или искупить. Он никогда не сможет спастись. И в состоянии вечного, непреходящего одиночества он истекает виной, словно кровью».

Дочитав последнее слово, я уронил доску на пол и прислонился спиной к незаконченной скульптуре, ощущая, будто мне разорвали грудь и выставили все, что скрывалось внутри, на всеобщее обозрение.

Как, черт возьми, она умудрилась все это написать? И рассказать о моих чувствах? И где так прекрасно научилась читать меня и мои творения? Словно чертову книгу.

Я ощутил, словно кто-то сжал мне легкие, и, не в силах с этим бороться, вытащил сигарету и закурил. Попеременно то затягиваясь «Мальборо», то отхлебывая виски, я уставился на сжимавшего пистолет мраморного мальчика, по щекам которого катились подкрашенные красным пули, и ощутил неконтролируемую ярость.

Чем дольше я курил и пил виски, тем ближе подходил к грани. В голове крутились воспоминания о том, как Леви оттолкнул меня. Чертово отвращение на лице Элианы, когда она поняла, что я – Аксель Карилло, а не ее драгоценный Эльпидио. Молли, умирая от страха, в знак приветствия подала мне дрожащую руку. А этот кретин, чертов Роум Принс, хмуро окинул полным ненависти взглядом, и при этом вел себя так, словно он был братом Остина, а не я.

Да пошли они.

Пусть катятся ко всем чертям!

Я поднялся с пола и принялся расхаживать взад-вперед по студии, крепко сжимая в руке стеклянное горлышко бутылки с виски, пепел от почти докуренной сигареты падал мне на грудь.

Сердце билось все быстрее, попадая в такт с тяжелыми ритмами «Walk» в исполнении метал-группы «Pantera», теперь эхом отражавшимися от стен.

С меня хватит. Я устал доказывать всем, что изменился. Довольно этой хрени с искусством, долой гребаного Эльпидио!

Я не умел вести себя «нормально». Потому что, черт возьми, я и не был нормальным! Никогда. Жестокий выпивоха-отец, калека-мать и необходимость в десять лет занять место мужчины в доме как-то не укладывались в представления ребенка о «нормальном».

Я допил остатки виски и, откинув голову назад, яростно вскрикнул, а потом швырнул бутылку в стену и услышал звук бьющегося стекла.

Бросив окурок на пол, я подошел к рабочему столу и высыпал наркотик из пакетика прямо на столешницу.

Я никогда не тяготел к этому дерьму. Я был слишком занят, продавая его на улицах. Но, когда дела шли плохо, я время от времени позволял себе.

«…ты сидел в тюрьме! Черт побери, Эльпи! Мы стольким делились за последние недели… и после случившегося прошлой ночью… ты, мать твою, оказался Акселем Карилло!»

В мыслях настойчиво крутились слова Элианы, я ощущал ее разочарование, словно самую тяжелую степень мигрени. Я поднял голову и попытался вытряхнуть из себя проклятую боль. И зацепился взглядом за чертову скульптуру.