Мысли крутились в голове, хватая себя за хвост. Сон не шел. Сознание пыталось отрешиться от реальности, в которой была пустая постель; мысли сами собой начали складываться в стихи, а пальцы — нажимать на воображаемые лады, подбирая к ним мелодию.

Я — уравнение, которое решает она одна,

только иксы и игреки называются у нее по-другому.

Разделить нас было ужасной ошибкой моей,

и дни без нее лишь множат печаль мою.

Ночь тянулась невыносимо медленно, бесчисленные минуты накручивались одна на другую и никуда не текли, потом завыли волки, и голова у меня начала наливаться болью. Эти тупые ноющие боли оставил на память о себе менингит. Я лежал в пустом доме, слушал протяжный волчий вой и чувствовал, как в такт ему плещется в черепе боль.

Я поставил на карту все, что имел, и не получил ничего, кроме холодного матраса под рукой.

ГРЕЙС

— Пойду прогуляюсь, — сообщила я маме.

Ни один день в моей жизни не тянулся так медленно, как эта суббота. Давным-давно, когда была младше, я душу бы продала за то, чтобы вот так целый день просидеть дома с мамой; теперь же чувствовала себя так, как будто у меня дома кто-то гостит. На самом деле она не мешала мне ничем заниматься, но в ее присутствии ни за что не хотелось браться.

В настоящее время мама изящно возлежала на диване и читала какую-то книжку, которую оставил Сэм. Услышав мой голос, она вскинула голову и вся напряглась.

— Куда-куда ты пойдешь?

— Пойду прогуляюсь, — повторила я, борясь с искушением забрать у нее книгу Сэма. — Мне до смерти скучно и хочется поболтать с Сэмом, но вы же мне не разрешаете. Поэтому мне нужно чем-то себя занять, а не то я начну швыряться во все стороны барахлом, как разъяренный шимпанзе.

Правда заключалась в том, что в отсутствие школы и Сэма мне необходимо было вырваться из этих четырех стен. Именно так я всегда поступала летом до того, как появился Сэм, — сбегала на качели на заднем дворе с книгой в руке. Чтобы заполнить тревожную пустоту внутри, мне нужен был шум леса.

— Если ты разгромишь комнату, я убирать не стану, — предупредила мама. — И никаких прогулок. Мы только позавчера ездили в больницу.

— С вирусом, который уже прошел, — напомнила я.

За окном виднелось небо, ярко-голубое и теплое, а под ним тянулись к солнцу какого-то беременного вида ветки деревьев. Мне до дрожи захотелось поскорее оказаться на улице, вдохнуть запах наступающей весны.

— И потом, витамин D очень полезен больным вроде меня. Я ненадолго.

Она ничего не сказала, и я, отыскав в коридоре свои сабо, сунула в них ноги. Повисла тишина, больше относившаяся к тому, что произошло в ту ночь, чем к нашему короткому обмену репликами.

— Грейс, думаю, нам нужно поговорить. О… — она помолчала, — вас с Сэмом.

— Ох, давай не будем, — откликнулась я кисло.

— Мне самой не хочется. — Мама закрыла книгу, не взглянув на номер страницы, и я немедленно вспомнила Сэма с его привычкой обязательно запоминать страницу или закладывать ее пальцем, прежде чем оторваться от чтения. — Но я должна поговорить об этом с тобой, и если ты поговоришь со мной, я скажу папе, что мы уже все обсудили, тогда тебе не придется разговаривать с ним.

Я не очень понимала, с какой стати вообще должна говорить с кем-то из них. До сих пор их не слишком заботило, чем я занимаюсь и куда хожу в их отсутствие, а через год я вообще уеду в колледж, ну или, по крайней мере, из-под их крыши. Меня так и подмывало сбежать, но я скрестила руки на груди и молча обернулась к ней.

Мама без предисловий приступила к делу.

— Вы предохраняетесь? — спросила она.

Я вспыхнула.

— Мама!

Но мама не намерена была отступать.

— Предохраняетесь?

— Да. Но это не то, что ты думаешь.

Мама вскинула бровь.

— Да? А что же?

— То есть не совсем то, что ты думаешь. Это… — Я силилась найти нужные слова, чтобы объяснить, донести до нее, почему ее вопросы и ее тон немедленно заставили меня ощетиниться. — Он не просто парень, мама. Мы…

Я не знала, как закончить свою мысль, когда она смотрела на меня, заранее недоверчиво вскинув бровь. Я не понимала, как сказать ей слова вроде «любовь» и «на всю жизнь», а потом вдруг поняла, что не хочу их говорить. Подобную откровенность нужно заслужить.

— Вы — что? Любите друг друга? — В маминых устах эти слова прозвучали пошло. — Тебе всего семнадцать, Грейс. А ему сколько? Восемнадцать? Сколько вы с ним знакомы? Несколько месяцев. Послушай… до него у тебя не было мальчиков. У вас с ним просто постельные отношения. Спать с кем-то еще не значит любить. Это просто постельные отношения.

— Но вы же спите с папой. Разве вы не любите друг друга?

Мама возвела глаза к потолку.

— Но мы-то женаты.

Почему я вообще пытаюсь ей что-то объяснить?

— Когда мы с Сэмом будем навещать вас в доме престарелых, ты сама поймешь, каких глупостей сейчас наговорила, — произнесла я холодно.

— Хотелось бы надеяться, — отозвалась мама и вдруг весело улыбнулась, как будто мы с ней болтали о всяких пустяках. — Впрочем, сомневаюсь, что мы вообще когда-нибудь будем о нем вспоминать. Скорее всего, от Сэма в лучшем случае останется фотография с выпускного бала. Я прекрасно помню себя в свои семнадцать, и, поверь мне, любовь там и не ночевала. К счастью, у меня всегда была голова на плечах. Иначе у тебя были бы братья и сестры. Помню, в твоем возрасте…

— Мама! — рявкнула я. Все лицо у меня пылало. — Я — не ты. У нас с тобой нет вообще ничего общего. Ты понятия не имеешь, что творится у меня в голове, как устроены мои мозги и влюблена ли я в Сэма, а он в меня или нет. Так что не пытайся даже вести со мной такие разговоры. Не пытайся… тьфу. Знаешь что? С меня хватит.

Я схватила с кухонного стола запрещенный телефон, надела пальто и выскочила за дверь. Мне должно было быть стыдно за то, что накричала на маму, но я не чувствовала ни грамма раскаяния.

Я до боли скучала по Сэму.

СЭМ

Когда я вышел из магазина, на улице было необыкновенно тепло, теплее даже, чем накануне. Я вернулся к дому Бека и открыл дверцу машины, наслаждаясь теплыми лучами солнца на лице. Потом выбрался из машины, широко раскинул руки и стоял так с закрытыми глазами, пока не появилось ощущение, что я падаю. Когда не было ветра, воздух казался такой же температуры, как мое тело, и возникало чувство, словно у меня вообще нет кожи, как будто я бесплотный дух.

Птицы, убежденные, что весна наконец-то прочно утвердилась в своих правах, пели как ошалелые. Меня тоже переполняла песня; я безмолвно произнес слова, пробуя их на вкус.