– Марсьяль! Ради любви Всевышнего! Не позволяй ослепить себя временной слабости, глупости, которая ни в какие ворота не лезет… Ты же знаешь, что ты – единственный, кто на самом деле имеет для меня значение, – сказал Кресенсио, весьма перепуганный.

– У меня кипит кровь! Обманщик! Циник!

– Сын мой, одумайся и брось ружье… Не губи себя безвозвратно, ведь все еще можно уладить… Ведь мы все знаем про твое… про ваше… И мы понимаем тебя и принимаем таким, какой ты есть, – сказал аббат.

– Я буду стрелять!

Кресенсио предпринял последнюю отчаянную попытку.

Поскольку он так и не выпустил облатки, он схватил ее теперь обеими руками, выставил ее перед своим лицом и сказал так торжественно, как только мог, учитывая ситуацию:

– Не стреляй! Бог, присущий в этой святой форме, велит тебе это!

– Насрать мне на Бога, если так! Ты мой или ничей!

Прогремевший выстрел отразился от каменного свода; пуля калибра 7,92 миллиметра аккуратно пересекла большую облатку для освящения в самом центре и попала в Кресенсио, в соответствии с поэтической справедливостью, через рот.

Но представление еще не завершилось.

– Всем спокойно, ничего еще не кончилось!

Коллекционер помета и теолог-еретик не послушались его и воспользовались короткой передышкой, во время которой он снова щелкнул затвором, чтобы выбежать через боковую дверь, словно души, уносимые дьяволом.

– Ты! Вылезай оттуда! Настал твой черед.

Он имел в виду меня.

Я медленно встал и намочил штаны.

– Ты виноват во всем! Ты свел его с ума!

Когда он собирался в меня прицелиться, взгляд его упал на тело Кресенсио, покоящееся ничком на алтарном столе; большое пятно крови растекалось по белой скатерти.

Он опустил ружье и принялся всхлипывать.

– Я не могу жить без него.

Все произошло очень быстро.

Он поставил ружье прикладом на пол, вытащил из-за пояса шумовку, схватил ее за тот конец, которым снимают пену, положил дуло ружья на руку, так, что оно доставало до горла, нажал на курок ручкой шумовки и вышиб себе мозги.

От этой бесконечной поездки на такси я впадаю в какое-то ватное состояние.

Хотя мы и продвигаемся на приемлемой скорости, мы никак не доедем до конца этой улицы.

Кажется, будто здесь, внутри, время и пространство растянулись и потеряли свою консистенцию.

Какая глупость.

– Почему мы никак не можем доехать? Я не понимаю.

– Полагаю, пока что так лучше, – загадочно говорит таксист.

Он утратил галисийский говорок, и теперь его речь звучит нейтрально, лишенная какого-либо акцента или нивелированная суммой многих. Я принимаю этот необъяснимый феномен скорее как обман чувств. Я также принимаю беспокоящие перемены в поведении таксиста с естественностью, удивляющей меня самого.

– Все это нереально, – говорю я громко, но для меня это скорее мысли вслух.

Таксист, видимо, понял это, ведь он не делает на мою фразу ни малейшего замечания.

Наконец улица Автономии кончается. Больница Басурто уже виднеется там, сбоку, меньше чем в пятистах метрах.

– Займитесь воспоминаниями; это лучшее, что вы можете сделать в своем положении. – Я встречаюсь с таксистом глазами в зеркале заднего вида.

Его взгляд тоже изменился: он стал тверже и кажется вневременным или древним.

Он внушает мне страх.

Не могу объяснить почему, но я слушаюсь его беспрекословно.

Кресенсио повезло, и он выжил после того выстрела. Я порадовался этому; я хотел бы видеть его мертвым, но погибшим от моей руки, а не от руки другого. Достаточно уже того, что Фернандес де Ла Полеа откинул копыта от кровоизлияния в мозг в тюряге.

Как я вам уже рассказывал, пуля вошла в иезуита через рот, сломала ему пару зубов, разорвала ему на куски язык и горло и вышла через шею, не затронув ни позвонки, ни, как следствие, спинной мозг. Он долго выздоравливал, но в качестве воспоминания о произошедшем у него остались только шрам на нижней губе и шепелявость, делавшая еще более смешными его напыщенные речи, – я смог убедиться в этом несколько лет спустя.

Я не ходил навещать его. Я получил эти сведения от третьих лиц.

Когда его выписали, он уехал. Он получил место приглашенного преподавателя для чтения курса лекций по мистической испанской литературе в Нотр-Дам, известном частном католическом университете, расположенном около Саус-Бенда, Индиана, Соединенные Штаты Америки.

Моя добыча улетела далеко. Но сделаем хорошую мину при плохой игре: рано или поздно она вернется; а если нет, придется пересечь лужу, чтобы вернуть себе ее.

Хорошие охотники, которые одновременно являются gourmet[100]и едят свои трофеи, убивают вкуснейшего вальдшнепа с первого ружейного выстрела. А если им это не удается, они воздерживаются от повторной попытки. Они делают так потому, что знают: если промажут первым залпом, птица от страха нагадит и потеряет, таким образом, жидкости, необходимые для ее дальнейшего чудесного вкуса в блюде.

Нужно с очевидностью признать, хотя это и задевает мою гордость, что с первого выстрела я промазал, я все еще был охотником-новичком.

Но позже я сделаю то, что будет необходимым, чтобы получить своего грязного иезуитского вальдшнепа с полными кишками, и мне придется быть очень осторожным, чтобы не упустить единственный выстрел, который должен будет быть точным и окончательным.

Так я поклялся.

Тем временем Йосеан Аулкичо по возрасту оставил игру в «Атлетик» Бильбао и начинал новую профессиональную карьеру в качестве тренера.

Он занимался лучшей региональной футбольной командой, «Басконией» из Басаури, той самой деревни, в окрестностях которой высятся стены тюрьмы, где был заключен Товарищ, уроженец Алавы, похищенный у меня смертью.

Однажды в воскресенье в начале мая я бродил по Бильбао и случайно открыл для себя бар «Твинз» и эксцентричных близнецов Ригоития.

Вечером, несколько навеселе, я отправился в близлежащую деревню Басаури, чтобы увидеть матч, разыгрывавшийся между командой Йосеана и какими-то кантабрийцами, «Гимнастическим обществом» из Торрелавеги. Трудно было определить, кто выступал более зверски. В конце первого тайма счет был ничейный, 2:2, при том что со стадиона Басоселай, из Басконии, они привезли с собой троих травмированных игроков. Болельщики из Басаури, находившиеся там в пропорции четыре к одному по отношению к болельщикам из Торрелавеги, чрезвычайно разгорячились; из троих пострадавших двое были из домашней команды.