— Да-да… понимаю! Задавайте вопросы. — Сказал Пьер, окончательно успокоившись и вытерев оставшиеся слезы.

Лина наблюдала за всем этим балаганом чувств и не могла понять, играет ли Пьер, или нет. Он был из тех редких, которые были абсолютно непрозрачны. Более того, общаясь с непрозрачными, Лина могла легко определить характер человека. Заглянуть за личину внешней маски. Всегда узнавала ложь лицедейства. Но этот был уникумом. Смотря на подобных, Лина понимала, как чувствует себя простой человек. Становилось немного не по себе. Безопаснее общаться с прозрачными. Еще Лина словила себя на мысли, что подобные Пьеру люди чаще бывают люсами из инкубаторских. Становилось понятно, почему таких бракуют в люсы. С каких-то пор в браковочной комиссии очень много инкубаторских. Да, если ты «видящий», всю жизнь таковым прожил, то неудобно иметь дела с такими, как Пьер. Простые, «слепые» к мыслеобразам люди, этого не поймут. Лина бы тоже такого отбраковала.

Нервозность Лины передалась обоим присутствующим охранникам. Но они наоборот, собрали все свое внимание в кулак и ловили малейшее шевеление Пьера. Каждый его жест был внимательно наблюдаем и анализируем. Охранники вели себя правильно. Лина начала допрос:

— Пьер, вы в начале были отсортированы в люди. Предполагалось, что вы будете воспитаны человеком второй ложи. Вы помните, за что вы били отбракованы в люсы? Как именно это случилось?

— В 12 лет мне сказали, что я отбракован в Люсы. Я быль лучший ученик группы и я не понимаю в чем моя провинность. Я помню, что в какой-то момент, мои сверстники стали со мной меньше общаться. Да и вообще они стали меньше говорить. Они как-то понимали друг друга с полуслова. Даже с полувзгляда. Объяснить я это не могу. Отбраковка для меня была сильным ударом. Я долго не мог от него оправиться. Как это так: «Ты не человек»? А кто? Внешне же я ни чем от других не отличался. Более того — был способнее. И не только в науках. В спорте, в музицировании и прочем. Со мной общались и меня любили. И вдруг — я стал чужим. Сразу как-то. Лет в 10–11. Может и ранее… не помню. Я везде старался доказать свою способность нести груз знаний. Мне легко все давалось. А тут — на тебе, ты людеподобное существо. Спасало только техническое направление моей дальнейшей подготовки. Меня учили, как работника завода с более-менее высокой квалификацией. Почти как плебса низшей категории. Остальные знания я добывал сам. Благо-дело, что тогда еще мало заботились о том, кто и что читает в электронной библиотеке.

— То есть вам до сих пор ничего не ясною. И другие люсы вам ничего подобного не говорили?

— А что подобное они могли мне рассказать? У всех было примерно так же, но в более раннем возрасте. Многие и читают с трудом поэтому. Знают и умеют только то, что от них требуется для правильного выполнения своей работы. И не более. Таких, как я, — мало. Чудо, что меня вообще не списали в окончательный брак. А то, после очередного ужина, меня бы отправили обратно в Инкубатор и все. Прах к праху… Но… для строящихся фабрик, шахт и карьеров люсы тоже нужны. А такие должны ну хоть что-то знать. Наверное это меня и спасло. В 16 лет я был отсортирован в государственные Люсы. Вот, с тех пор и работаю тут. И это еще счастье, что так вышло. А то мог бы и в публичный дом загудеть, например. Или в глубокую шахту. А может вообще, кричал бы в метро: «отойдите от края перрона». Таким даже книг не положено, я знаю. Пару-тройку игрушек в черно-белом планшетнике. И все. Иногда пришлют специально отобранный фильм, который можно посмотреть перед сном, или простенькую музыку для дебилов. В этом вся их жизнь.

— Но все же вас заметили, не надо так сердиться. Я вас понимаю, но вы еще молоды. И семью можете создать, и выслужиться. Все хорошо вышло. — Возразила Лина, туша костер неприязни.

— Да, слава Ра, что Арно смотрит на всех, как на людей. Не различает, где люс, где не люс. Но много ли таких?

— Таких достаточно, я думаю. Вы тут говорили, что воспитанники инкубатора внезапно отстранились от вас. Как это выглядело?

— Они просто стали меньше разговаривать, но как-то понимали друг друга. Процесс развивался постепенно. Друзья, один за другим, откалывались от меня. Я называю это: «Они прилипали к молчанию». И им становилось интересно «молчать с другими». По-другому я это объяснить не могу. Все именно так и выглядело. Мне казалось, что они молчат вместе и молчат о чем-то одном. Заходил воспитатель, из инкубаторских, и он начинал «молчать» вместе с ними. Я не понимал о чем они молчат. Даже если они разговаривали, но все равно, в голове у них происходил процесс, который я называю «молчать о чем-то». Мне казалось, что все происходило именно так, как я говорю. И еще… все рожденные не «молчали» вместе с ними. Более того, все молчали против рожденного воспитателя, но терпели его. Понимали его пользу. Может это безумие, но я именно так происходящее и воспринимал. Потом я заметил, что перестал слышать этот «шум молчания». Тогда, внезапно, все воспитываемые со мной плоды инкубатора, стали меня бояться. Я им не нравился, я их не понимал. Они меня тоже не понимали и этого боялись. Почему-то я стал для них опасен. Но вот почему? Не потому ли, что я не смог расслышать ничего за этим «шумом молчания»? Я знаю, вы не инкубаторская. Я видел вас в соцсетях. И вы всегда были рядом с Палачем. Не знаю откуда, но все люсы знают, что рядом с Палачом нет ни одного инкубаторского. Я, таким как вы, доверяю.

— Ну, так уж сильно доверять никому не надо (кроме меня)! — Улыбнулась Лина, — Пока достаточно. Вам три дня на обживание жилища, оформление документов и выбор люски. Это первые в вашей жизни выходные. Арно вам поможет. Я попросила. До свидания, мы с вами еще продолжим этот разговор.

Лина встала и направилась к выходу из кабинета. Один охранник сразу пристроился за ней. Второй немного подождал, гипнотизируя Пьера немигающим взглядом. И только когда спина первого охранника исчезла с в дверном проеме, он попятился назад и удалился из кабинета. «Да… рефлексы у них, что надо!» — подумал Пьер и улыбнулся про себя.

Вечером Пьер добрался до своей квартиры. Монастырь был рядом, так что все документы оформили быстро.