Очнулся я в карете скорой помощи. На лице была кислородная маска. Интересно, что привел меня в чувство как раз мерный шум насоса, а не суета и беготня, которые, по идее, этому предшествовали. Сидевший рядом молодой парень улыбнулся мне во весь рот:

– Все будет хорошо. Не волнуйтесь.

– …

– Вам стало дурно. Мы везем вас в ближайшую больницу.

– …

– Можете сказать, как вас зовут?

– …

– Как вас зовут? Вы не помните?

– Спина болит… – наконец выдохнул я.

Его лицо вселяло уверенность. Обнадеживало, как улыбки стюардесс, когда самолет попадает в болтанку. Выживем мы, не выживем – так легко поверить, что это зависит от выражения их лиц. Если этот парень улыбается, значит, самое страшное уже позади. Он, верно, радуется, что я пришел в себя. Радуется и, главное, переводит дух. В больнице молодой медик в знак прощания положил руку мне на плечо. Он передавал меня в другие руки. Видно, сам он только доставлял больных. Странно думать, что я никогда больше не увижу человека, принявшего мой первый вдох по воскресении. Он стал ближайшим свидетелем одного из переломных моментов моей жизни и вот теперь уезжает навстречу другим, тоже незнакомым людям, чтобы разделить с ними не менее яркие переживания. Я ведь так и не сказал ему, как меня зовут, – еще не сообразил, когда очнулся. Из небытия все выныривают безымянными. Он тоже не назвал мне своего имени; но лицо его еще долго потом вставало у меня перед глазами.

Через пару часов я уже вытянулся на больничной койке, в одной палате со стариком, лежавшим практически без движения. Он не шелохнулся даже при появлении нового соседа в моем лице. У него была удивительная борода, черная, густая, холеная, шелковистая, плохо вязавшаяся с его обликом. Я попытался завязать разговор – безуспешно. После того паренька из “скорой” он был вторым статистом сегодняшнего дня. Одно его присутствие – как и присутствие всех тех, кто повстречался мне в этот день, – обеспечило ему почетное место в моей памяти. В нас постоянно сочится по капле беспамятство, вымывая воспоминания, но отдельные дни застывают чередой неизгладимых образов. Так вот, каждая деталь тех нескольких часов, каждый пустяк, каждый промелькнувший в коридоре человек – все намертво врезалось мне в память. Что для нас важно, а что нет, решает именно она, наша память. И уж конечно, я никогда не забуду врача, который вошел в палату:

– Как вы себя чувствуете?

– Ничего.

– С вами первый раз такое случается?

– Да. Не знаю, что произошло. В последнее время меня часто мучили боли…

– Бывает, что вполне терпимые, но многократные приступы вдруг вызывают серьезное недомогание. В какой-то момент чаша переполняется…

– …

– Я запросил вашу карту… изучил описание снимков, томограмм, что вы делали на днях…

– И что обнаружили?

– И обнаружил, что у вас ничего нет.

– Быть этого не может. Мне так плохо. Наверняка у меня что-то серьезное. Врачи просто недоглядели. Разве люди теряют сознание вот так, ни с того ни с сего!

– Вполне, если боль очень сильная.

– Я больше не могу!

– Понимаю… но некоторые люди всю жизнь мучаются спиной.

– …

– Послушайте… потерять сознание, конечно, не шутка. Не хочу тревожить вас понапрасну – ведь результаты МРТ не оставляют сомнений.

– …

– Но все-таки день-другой я подержу вас под наблюдением.

Я ничего не ответил. Слова “некоторые всю жизнь мучаются спиной” меня добили. И потом, эта его непоследовательность: сам сказал, что у меня ничего нет, а теперь хочет подержать меня под наблюдением. Очень неуютное выражение. Мы не насекомые. Я не в пробирке. Пусть меня лечат, пусть выслушивают, раз надо, но только не наблюдают. И тут за моим соседом по палате пришли двое санитаров с носилками. Я не совсем понял, то ли ему предстоит операция, то ли его переводят в другую больницу, – во всяком случае, я больше я его не видел. Кровать, на которой он лежал, осталась пустой. В следующие дни я не раз глядел на нее, раздумывая, точно ли у меня был поначалу сосед. В конце концов, он здорово смахивал на привидение.

Через некоторое время (точнее не скажу) явилась моя жена. То есть моя будущая бывшая жена. Ну, то есть Элиза.

– Я приехала, как только мне позвонили.

– Очень мило с твоей стороны.

– Как ты себя чувствуешь?

– Ничего… это все спина… скрутило посильней… и я потерял сознание… ничего страшного.

– Но почему ты не сказал мне, что спина все еще тебя беспокоит?

– Я думал, что уже проходит.

– Думал он!.. Свинтус ты, ей-богу. Молчит, молчит. И вот во что это выливается.

– Да все в порядке, правда…

Элиза присела на краешек кровати. Здорово же она перепугалась. Давно не видел, чтобы она так за меня переживала. В какой-то миг у меня промелькнуло: а что, если эта история снова нас сблизит. Вполне вероятно. Я падаю на улице, и в одиночку мне не подняться. Вспышка боли была как бы окриком тела. Она побуждала нас хорошенько подумать. В том, как Элиза примчалась ко мне, в том, как сидела теперь рядом, мне виделась любовь. Но я ошибался. Это было проявлением привязанности, а не любви. Переход от одного чувства к другому подчас так коварно неуловим, что мы идем по границе, не зная, где мы – уже в Швейцарии или еще во Франции. Некоторые живут так годами, в полной неясности, в душевной неразберихе. Если у меня явная склонность к расплывчатости, то уж Элиза умеет все расставить по полочкам. У нее-то слова всегда найдут свою смысловую ячейку, а у меня они бы годами блуждали вокруг да около.

Чуть погодя, когда я в красках расписывал, что произошло, Элиза вдруг прыснула.

– Ты что?

– Да ведь это случилось сразу после твоего объяснения с родителями. Я так давно его ждала! Ждала, чтобы ты наконец все им высказал.

– Вот как?

– Я всегда пыталась тебя расшевелить.

– Думаю, они просто чокнутые. В любом случае теперь я решил все списывать на это.

– Ты и сам немножко чокнутый. У тебя все не как у людей.

– У меня?

– Да ты посмотри на себя. Когда у тебя болит спина, доходит до обмороков.

– И ты еще не все знаешь.

– А что такое?

– Да нет, в общем, ничего. Я бы так хотел, чтобы боль унялась.

– Бедный мой…

– Они подержат меня под наблюдением…

– Вот как?

– Да. Врач не слишком обнадеживает. Вид у него был неуверенный.

– Спросили бы меня. Уж у меня-то больше всех скопилось наблюдений.

– Очень смешно…