— Хорошо. Я с нетерпением буду ждать в любое удобное для вас время, — быстро ответил врач. Казалось, у него отобрали недочитанной книгу. — Когда это примерно может быть?

— Я человек занятой. Смогу только вечером, если это вас устраивает.

— Иногда я остаюсь ночевать в отделении, — сказал врач, — а ради вас буду ночевать столько раз, сколько понадобится.

— О'кей!

Витольд поднялся.

— Скажите, могу ли я тайком взглянуть на нее? — вдруг спросил он совсем другим тоном. — Она, наверное, еще здесь?

— Не знаю, — сказал врач, — но это можно проверить. Я провожу вас к кабинету. Надеюсь, вы будете осторожны…

— Да, конечно, — кивнул посетитель. — Я не хочу волновать ее. Только посмотрю.

Они прошли по длинному коридору мимо закрытых дверей палат с окошками посередине, спустились двумя этажами ниже и снова пошли по длинному коридору. Мимо поста медсестры, мимо палат…

Наконец врач остановился у последней, чуть приоткрытой двери. Сначала заглянул в щелку сам, а затем жестом пригласил своего спутника. Тот припал щекой к грубо окрашенной поверхности и затаил дыхание.

Вот она, Хелена…

Женщина стояла у окна и смотрела на дождь. На проливной железный дождь, уничтожающий сирень.

Взрослая и чужая.

Плод его трудов.

Или это — лишь самонадеянная выдумка?..

Витольд пожал плечами, отстранился.

— Не представляю себе, как она добирается домой, — прошептал он врачу. — Она ненавидит общественный транспорт…

* * *

Следующим вечером врач пребывал в приподнятом настроении, время от времени профессиональным жестом он довольно потирал руки и сравнивал свое состояние с далеким детским воспоминанием об ожидании мультфильмов по первому в их семье цветному телевизору. Еще бы! Его вчерашний посетитель занимал высокий пост, был влиятельным человеком, и общение с таким человеком уже само по себе можно было считать удачей. Врач удивился и обрадовался уже тогда, когда через какую-то давнюю приятельницу ему передали просьбу этого высокопоставленного чиновника взять на работу в свое заведение одну его знакомую. Просьба показалось ему довольно странной. Но и любопытной. Женщину, о которой шла речь, он знал. Конечно же, не лично, но знал. Только не мог представить себе, что связывает ее с таким влиятельным человеком… Но все оказалось гораздо интереснее. Он с нетерпением ждал назначенного часа и сразу вскочил с места, когда в кабинет, как и вчера, уверенной походкой вошел Витольд. Врачу было приятно пожать ему руку, как старому знакомому.

— Кофе? Чай? Может — коньяк?

Витольд кивнул головой:

— Чай. Лучше зеленый, если есть.

Пока секретарша вносила поднос, расставляла чашки и заварочный чайник, оба молчали.

— Честно говоря, после нашей вчерашней беседы я решил, что не приду сегодня, — наконец нарушил тишину Витольд, — а потом мне пришло в голову, что… Что никому и никогда в жизни я не мог и не имел желания рассказывать то, что услышали вы. Вчера, разговаривая с вами, я будто упорядочивал свои мысли. И это может пойти мне на пользу. Всю жизнь я любил проводить экспериментировать. Над другими. Только не над собой. Пусть моя откровенность станет этим первым экспериментом над собственным сознанием. Я впервые чувствую себя археологом на раскопках. Вчера я снимал лопатой слои нанесенного временем хлама — отбрасывал мусор и камни. Возможно, сегодня надо поработать кисточкой…

Витольд задумался. Врач понял, что тот нуждается в помощи.

— Вы остановились на том, что дали ей книгу Паскаля… — сказал он. — Не думаю, что это было уместно в таком раннем возрасте. Она ее прочитала?

— Вы хотите спросить, как скоро мы встретились снова? По вашему взгляду я вижу, что вы не верите в нормальное общение зрелого мужчины и маленькой девочки. Согласен, это действительно может показаться странным. Андерсена и Льюиса Кэрролла уже подозревают в извращенном отношении к детям… Порой мне кажется, что мир перевернулся… — он закурил и после паузы продолжил: — Если тогда у меня и было какое-то влечение — это лишь тяга к экспериментам. Книга была его малой частицей…

…Она сама позвонила в дверь через несколько недель. В руках держала книгу, будто она служила пропуском в мою квартиру или каким-то отличительным знаком, паролем. Ее косы были так же растрепаны, как и обычно, когда я видел ее из окна. Она вошла и протянула мне книгу. Я улыбнулся.

— Прочитала?

— Да… — сказала она и покраснела.

— И о чем же эта книга? — продолжал я посмеиваясь.

— О… — она напряглась, — наверное, о… любви.

Ничего другого я и не ждал! Я взял у нее книгу и заметил, что некоторые страницы были загнуты — как свидетельство того, что ее читали. Она заметила мой хитрый взгляд и неожиданно для меня продолжила уже смелее:

— Все книги написаны о любви. Разве это так сложно понять?

Собственно, подумал я, в этом есть некий смысл. И открыл наугад одну из загнутых страниц: «Тело любит руку; и рука, если бы имела волю, должна была бы любить себя так, как любит ее душа: всякая любовь, к себе, большая такой любви, — несправедлива».

— Действительно о любви, — слегка иронично подтвердил я. — Но о любви к Богу.

— Он есть?

Я колебался, стоит ли развивать эту тему. Девочка учится в школе и, наверное, не слышала даже о существовании Библии. Это было вполне естественно. Я схитрил:

— А что тебе об этом говорила твоя тезка-прабабушка?

— Говорила, что есть…

— Ну вот видишь, прабабушка знала, что говорит.

Она задумалась. А потом сказала нечто для меня неожиданное. Неожиданное потому, что я сам часто задумывался над этим.

— Если Паскаль верил в Бога, как он мог творить науку?

Потом она вообще запутала меня своими инсинуациями.

Тогда я усадил ее за свой стол и начал рассказывать о Блезе Паскале все, что знал. Начертил на бумаге его так называемый арифметический треугольник, в котором любое число равно сумме двух расположенных над ним чисел. Я был уверен, что она заскучает. Но она продолжала задавать вопросы. Я объяснил принцип действия вычислительной машины, которую Паскаль изобрел, когда ему было восемнадцать лет. Говорил о других открытиях, совсем не беспокоясь о том, понимает ли она меня. Главное, она слушала — в прямом смысле — с разинутым ртом. Потом (после того как она ушла) я понял, что давно не говорил ничего подобного. Мои любовницы не нуждались в таких разговорах, друзья или коллеги, как все нормальные люди, были заняты собой и вряд ли вынесли бы мои лекции. Удивительно: я, как стареющий болван, нашел благодарного слушателя в этом соседском «гадком утенке» и не замечал, насколько смешным был в этой ситуации.

Переходя к моим любимым страницам из биографии великого ученого, я стоял к ней спиной, смотрел в окно и говорил примерно следующее: «Занимаясь наукой, Блез Паскаль пришел к выводу, что человек принадлежит бесконечности. То есть его дух и интеллект способен пережить бренное тело. Жизнь Иисуса казалось ему подтверждением этой мысли. И он хотел проверить ее на себе! Тогда ему исполнилось всего 24 года… Но он уже успел сделать много великих открытий, и здоровье его было подорвано. Блез не мог есть — употреблял пишу только в жидком подогретом виде — почти по каплям, а головная боль уже не отпускала его ни на минуту. Вот тогда он и вспомнил о муках Христа. Наука больше не интересовала его. Он решил усугубить свои страдания тем, что отказался от малейших радостей жизни, которые были ему еще доступны. Сократил общение с людьми, которые стали ему совсем не интересны. А чтобы избежать излишеств в быту, даже снял обивку со своей мебели и бархатные шторы с окон, обходился без помощи слуг и ел только из грубой металлической посуды. В своих духовных и философских исканиях он достиг немалых вершин, выведя свою аксиому о существовании Бога. В упрощенном варианте она получила название „пари Паскаля“. В легкой форме, принятой тогда в салонном парижском общении, Паскаль предложил атеистам решить задачу, пользуясь популярной тогда теорией вероятности: если Бога нет — даже самые ярые атеисты ничего не потеряют, веря в него, а после смерти так же, как и другие, превратятся в тлен. Если же Бог существует — все живое получит жизнь вечную… Так почему же не сделать свой выбор в пользу вечности?»