Дальше он спал и не спал одновременно. Его состояние было похоже на полудрему, когда в сознание проникают звуки и из реальности, и из сна, и трудно понять, где сон, а где реальность.

Купим Волосы, оставшись один, сходил в другую извилину и справил нужду. «Так они делают это здесь? – ужаснулся Витек. – У меня в голове? Хотя бы на улицу выходили, уроды!» Витьку теперь стал понятен истинный смысл выражения «засрать мозги». Раньше он думал, что этим занимаются только телевидение, газеты и политики, а оказалось, что есть и кое-кто еще.

Потом Купим Волосы вернулся на лежку, покурил и стал всхрапывать. Витьку надоело ждать, и он уснул сам.

Жака не было часа два. Витек видел уже свои собственные сны, не очень приятные, но принадлежавшие лично ему и больше никому. Сны были сумбурными, как чтение скомканной газеты, если ее не расправлять, – глаза выхватывают куски из разных статей, а мозг даже и не пытается слепить их воедино.

Жак вернулся с грохотом, от которого Витек проснулся. Он упал в левом Витьковом ухе и выронил бутылки, которые при этом сильно зазвенели. Тотчас же завизжали бабы, которых он привел.

Матерясь, Жак встал, собрал посуду с пойлом и направился на лежку. Марухи потащились следом. Одна была ничего и, по всей видимости, предназначалась Жаку. Другая же оказалась чистым крокодилом и должна была достаться Купим Волосы. Витек подумал, что такую бабу тот и сам мог бы себе найти.

– Ля кореш! – сказал Жак и постучал носком ботинка по подошве приятеля. – Вставай – ля дамы прибыли.

Купим Волосы подхватился с глупой улыбкой на лице и принялся говорить обеим комплименты. Потом они накрыли поляну.

– Мальчики, – жеманно сказали марухи, – мы вас ненадолго покинем. Где тут у вас удобства?

– Там, – небрежно махнул рукой Жак, – заходите в любую извилину.

Тетки захихикали:

– Тогда мы сейчас. Без нас не начинайте.

«Без вас трахать не начнут, – подумал Витек. – Вы узнаете об этом первыми». Потом он вспомнил слова Жака про любую извилину. «Как это, в любую? – возмутился он. – Твои мозги, что ли? Вот к себе в башку понапускай блядей и отводи им место под сортир где угодно».

Тетки разошлись по Витьковым извилинам и справили нужду. Витек заметил, что совершенно без разницы, какая баба это делает, красивая или страшная – одинаково противно.

После недолгой пьянки компания перешла к траханью. Жак взял красивую бомжиху, а Купим Волосы – страшную. Бабы долго квохтали, изображая страсть, хотя Витек был уверен, что ни хрена они не чувствуют – пьяные очень.

Потом опять пили. А после перекура началось самое интересное.

– Меняемся! – заявил совсем окосевший Купим Волосы.

– Чем? – удивился Жак.

– Не чем, а кем!

– Ну, кем?

– Ля бабами! – сказал, передразнивая его, Купим Волосы.

– Ля ни хрена! – отрезал Жак.

– Не зли меня, – угрожающе сказал Купим Волосы.

– Отвали! – ответил Жак.

Купим Волосы схватил за руку красивую бомжиху и потащил к себе. Та захихикала:

– Ой, не так резво, мальчик! Похоже, ей было все равно, с кем.

Жак лягнул приятеля ногой. Тот засветил ему в ухо. Жак кинулся на него с кулаками и тут же отлетел назад. Купим Волосы влепил ему в пятак. Он был заметно сильнее худосочного «француза». Больше тот не противился.

Купим Волосы стал трахать добычу, а Жаку пришлось заняться другой бабой. Витек со страхом ожидал, не затеют ли они потом групповуху. На это ему смотреть совсем уже не хотелось.

Потом вся компания сбегала еще раз по нужде в Вить-ковы извилины, и он застонал от ярости. «Блядь! Ну почему люди производят так много дерьма? – подумал он. – Никакой телевизор не сможет так засрать мозги, как эти отбросы». Но здесь он ошибался и сам понимал это. Его «квартиранты» засерали только отдельные извилины, а телевизор тотально засерал все и сразу, и чистого клочка в мозгах после него не оставалось.

Под утро марухи ушли все так же через левое ухо. «Квартиранты» уснули.

«Завтра же с ними разберусь, – решил Витек, – покажу, кто здесь хозяин».

Ишаку снилась родина. Он появился на свет в Таджикистане на пограничной заставе от ишачихи и пограничника. Все пограничники страдали от отсутствия женщин, а сержант Смирнов – нет. Он почти что с самого начала службы приглядел себе молодую ослицу в конюшне и вызвался за ней ухаживать. Сказал, что в школе был юннатом и вообще очень любит животных. Ему позволили взять шефство над ослицей, но в свободное от службы время.

По вечерам он расчесывал ослице гриву, заплетал в косички и вплетал туда разноцветные ленточки. Получалось красиво. Он выстриг Зурне, так звали ишачиху, челку и любил одевать на нее то пошитую своими руками бейсболку без верха, то сделанные им же, огромные солнцезащитные очки без стекол. Зурна спокойно сносила все чудачества сержанта, и настал день, когда ее сердце дрогнуло. Смирнов тогда пришел в казарму позже обычного и сразу же уснул, хотя обычно любил потрепаться с сослуживцами.

С тех пор он дневал и ночевал на конюшне. Что там происходило, могли рассказать только лошади, но они молчали, потому как говорить не умели.

Через положенное время Зурна привела хорошенького ослика. Кто был его отцом – сержант Смирнов или ишак из соседнего кишлака, к которому ее водили по весне, – так и осталось неизвестным. Но ишаченок твердо знал, что его отец – Смирнов. Не зря же он унаследовал от него человеческую смекалку. Смирнов любил обоих, но Зурну, конечно, больше. Когда он демобилизовался, бедные ишаки места себе не находили и бродили понурыми почти год. А когда молодой ишачок, которого назвали Пяндж, по имени текущей у заставы пограничной реки, подрос, его сменяли в кишлаке на лошадь. Два ишака оказались на заставе ни к чему, а вот лошади были нужны позарез – одну из них как раз убило осколком от минометной мины, выпущенной с той стороны.

В кишлаке ишак Пяндж узнал совсем другую жизнь, отличную от той, что была на заставе. Он работал в поле, возил на базар арбу с битыми курами и встречал курьеров с героином с той стороны реки. Жители кишлака не гнушались зарабатывать на трафике афганских наркотиков в Россию и Европу.

Несколько раз пули пограничников ранили ишака Пянджа, но его погонщик и он ухитрялись выходить сухими из воды. Они прятались в густых зарослях камыша и покидали их, когда все стихало.

От того времени на крупе и на груди у Пянджа остались два шрама, которые вскоре заросли шерстью и стали почти незаметными. Никто не смог бы с уверенностью сказать, от кетменя они получились или от пули. Да никого это и не интересовало. Ишак себе и ишак.

В то время Пянджу особенно нравилась песня про маленькую лошадку, везущую героин. Он сразу решил, что это про него. Но вопреки песне Пяндж не умер очень рано. Повезло, наверное, а может, то была какая-то другая лошадка, которая кололась, а Пяндж наркотиками не баловался.