Историю про диетические пилюли его мамаши, которые я повадился засовывать в цветочный горшок, и о том, как Микро слизывал с тарелки порошок, я решил ей пока не рассказывать. Кое-что лучше опустить.

— Да уж, из Микро вышла бы неплохая реклама дури, — говорю я. — Кажется, раньше ими лечили: прописывали людям экстази от депрессии или сексуальной слабости.

— Да, но тогда за ними хотя бы кто-то присматривал.

— Надеюсь, Шон присмотрит.

Микро опять заходит на кухню. Он ползет к раковине, наливает себе стакан воды и выпивает его залпом. Потом наливает себе еще. После третьего он вздыхает, поворачивается и облегченно рыгает.

— Я такой мягкий! Ух ты, я мягкий, — говорит он и счастливыми глазами смотрит на нас.

Когда Микро уходит, я спрашиваю:

— Слышала? Когда-нибудь слышала, чтобы кто-нибудь так громко глотал?

Перво-наперво мы с Фанни сами делаем по большому глотку.

— Настоящая жажда, — говорит Фанни.

— Думаю, Микро — наподобие жука, жука, умирающего от жажды, уже почти окаменевшего, прежде чем он успел сюда войти. Таким высохшим он мне показался.

— Представь себе, что тебе придется постоянно такое слушать, — говорит Фанни и снова пьет.

— Я и так постоянно это слышу, поверь мне. Иногда я прихожу домой, лежу без сна, и вдруг слышу такие вот звуки. Они исходят отовсюду. Кашель и скрежет, кряхтение и бурчание. Подо мной и надо мной. Совсем рядом, за стенкой. В такие моменты кажется, что весь дом поедают термиты, слой за слоем, день за днем. Отовсюду скрежет и скрип — то в одном месте, то в другом, словно люди всю ночь бегают по квартире или убираются, ворочаются, сопят и хрюкают или, мастурбируя, стачивают ногти о стены.

Фанни хихикает.

— Нет, правда. Иногда мне кажется, что я живу в доме, где полно жуков. Что, если не все мы, произошедшие от обезьян? Кто-то, например, от жуков или собак, а еще кто-нибудь от крыс, ну или хотя бы сродни этим животным. Тогда выходит, я живу в доме насекомых. Студенты-древоточцы, пенсионеры-тараканы, навозники-пролетарии, которые скатывают по квартире мусор в шары и постоянно от него чихают. Так и обитают друг у друга на головах, квартира на квартире, и изводят друг друга на нервы кашлем, шарканьем за выпивкой, курением, да еще окнами хлопают и то включают телевизоры на всю мощность, то снова вдруг их выключают. Вот и подгоняют друг друга своим невероятным гвалтом. И я тоже тогда не могу заснуть. Сам начинаю открывать окна и врубать музыку и тоже тогда ее выключать, и ко всему прочему иногда забивать себе косячок.

— За городом у меня есть знакомые, к которым я иногда езжу, — говорит Фанни, — и мне всегда очень нравится, что я не слышу ни телевизоров, ни того, как ссорятся люди этажом выше. А у нас в доме словно и стен нет. Справа живет тип, у которого радиобудильник настроен на пять часов утра. И что, думаешь, он просыпается? Но забавно, что ты заговорил про насекомых и их шум. То же самое я слышу за городом. Иногда я еду туда на выходные, и этого мне вполне хватает: не выдерживаю больше звуки от животных. А еще темноту. Когда я возвращаюсь, то несказанно рада, что опять в городе, и он все такой же красивый и многолюдный. И светлый. За городом ночью жутковато. Там ночь черная, как море чернил, и совершенно тихая. Мне всякий раз кажется, что я одна во вселенной. А потом появляются мыши и шебуршатся в своих норках, или что там еще они делают, и устраивают такой гам, что с ума можно сойти. Я так радуюсь, когда возвращаюсь домой. Прежде всего потому, что там есть свет. Свет круглые сутки — вот чего не хватает мне за городом.

— Тебе надо почаще у меня бывать, — говорю я. — Всегда светло и стрекот цикад круглосуточно. А иногда мы можем ходить подслушивать радиобудильник у тебя за стеной.

— Тсс, — отвечает Фанни и закрывает мне рот рукой. Я беру ее теплую ладонь и целую.

Ну, парень, думаю я, как удачно ты все повернул. С ледяных вершин кокса до мягких винных паров. И теперь мы пьем как люди, решившие выяснить, на что еще способны под мухой. Обычно-то я быстро напиваюсь, а потом притормаживаю, чтобы сохранять ту же малость, какая остается до настоящего опьянения. Тоже ведь невесело, когда мысли заплетаются, как у умственно отсталого. Но сейчас я забываю об осторожности. И Фанни тоже. Как будто в нас с Фанни появилась дыра. Много бутылок вина поместится в эту дыру, дурацкую дыру, чтобы, когда открываешь рот, слова звучали покрасивее, поумнее. Может, нам и не повредит вовсе подурачиться от алкоголя. Вполне возможно.

Возможно, дело в той скорости, от которой кружится голова, в скорости, с которой мы сближаемся. Еще только начало, а мы уже на седьмом уровне. Мы все перепрыгнули, открыли книгу на середине, а теперь удивляемся, что разговариваем как на сто страниц вперед. Мне хочется обратно, на старт. Хочется еще разок прочесть первые строки. Я наливаю еще.

Любовный эликсир, эликсир, эликсир, любовный эликсир, и Фанни подпевает. Вот так послушаешь, и кажется, что неплохой, наверное, напиток, этот любовный эликсир. Краски изменились. Голубое вино вокруг рта Фанни, кухня в желтых тонах. Горящий свет. Мой пустой стакан — белый цвета слоновой кости, уже не прозрачный. Вечерний стакан молока. И Фанни дышит на моем плече. Дыхание, отдающее вином, прекрасно, думаю я. Солнце в винограде, кровь плода. Какая роскошь. Кровь из растений. Вино меня тормозит. От дробного перестука ударных до гудящих басов.

— В Сан-Себастьяне, — обращаюсь я к Фанни, — на самом севере Испании, на атлантическом побережье, есть гора, на которой встречаются влюбленные. В городе есть две маленькие бухты, а в середине, между ними — нет, скорее это скала, вокруг которой много дорожек с железными оградами и скамейками для отдыха. Парочки гуляют вверх-вниз, садятся иногда на скамейки и обнимаются. Потом снова гуляют. И оттуда, сверху, им виден весь город, огни и люди на улицах… Этот город совсем небольшой.

— Красота, — сонно вздыхает Фанни и кладет голову ниже, почти мне на локоть.

Только не спать, девочка, мысленно кричу я. Не раньше, чем мы потеряем рассудок и выбьемся из сил. От чего бы там ни было.

— А иногда там кого-нибудь убивают.

— Почему?

— Так бывает, если кто-то попал в список смертников. Тогда он должен подняться наверх, и там его пыряют ножом или сбрасывают в море, или и то и другое. Парочки ничего не замечают, а место для смерти красивое. Вот потому туда и поднимаются.

— Что? — Фанни поднимает голову. — Что ты тут такое несешь? Люди туда поднимаются наверх, чтобы их зарезали?

— Конечно, это ведь лучше, чем умереть как букашка, да еще невесть где.

Но врать я никогда не умел. Фанни это ясно с первого взгляда.

— Идиот, — говорит она и ударяет меня в грудь, а я хватаю ее и мы снова целуемся, но Фанни почти сразу отстраняется.

— Ты когда-нибудь видел покойника?

Невероятно! Она словно очнулась ото сна!

— Разумеется, через стекло в темном подвале, в больнице. — И я изображаю когти Носферату, подняв руки над головой Фанни. Ноль реакции.