— Что мне простится, ведьма? — крикнула Эвника. — Кто меня должен прощать? Ты знай раз и навсегда: ноги этого мальчишки не будет в моем доме!

Старуха подняла над головой высохшие кулаки. Она крикнула Эвнике в лицо короткое площадное слово и ожесточенно повторяла его много раз, пока Эвника тащила ее, легкую как птица, через все комнаты.

Вышвырнув старуху, Эвника прислонилась к входной двери. Ее пальцы еще ощущали страстное желание сжаться и причинить боль, а горло дрожало от слов, которые она не высказала. Прижавшись ухом к двери, она прислушивалась к проклятиям, которые призывались на ее голову:

— Да будут черными все твои дни… Похоронить тебе всех твоих близких, так, чтоб тебя саму некому было похоронить… Да померкнет твое солнце и не сбудется ни одна твоя надежда. Пусть во чреве твоем каждый ребенок превращается в воду… Пусть отвратными станут мужчине и слово твое, и дело твое, и плоть твоя…

Внизу захлопали двери. Вылезли любопытные. Прислушиваются.

Старуха задохнулась. Устала. Она села на ступеньку лестницы и, ритмично покачиваясь, начала горький плач с причитаниями:

— Нина, где ты? Да буду я жертвой одного твоего пальца, где ты? Вах, вах, — выпевала она, — вернись, посмотри, черная змея заползла в твой дом, ребенок вырван из родного гнезда, выброшен на чужбину. Тот, кто клялся заменить ему отца, предал сироту. Лучше бы мне умереть, чем видеть все это… Вах, вах…

По временам бабушка Заруи давала себе передышку, перевязывала черную косынку, шептала что-то истончавшими губами, потом снова заводила тоненький, безысходный, бесконечный плач, перечисляя все свои беды и потери, всех своих умерших и погибших.

Люди поднялись снизу, уговаривали, утешали бабку, стучали в дверь к Эвнике. Она, не отзываясь, напряженно прислушивалась ко всему, что делалось на лестничной площадке.

Старуха не хотела уходить.

— Я здесь должна умереть! — кричала она.

Потом ее все-таки увели. Даже увезли — внизу прошумела машина.

Эвника навзничь упала на тахту, обхватила руками подушки.

Все к лучшему. Один раз устоять — и конец. Избавилась.

Во дворе играл патефон. Густо и сочно смеялся мужчина. Жарили шашлык. Ароматный дымок мог свести с ума голодного человека. А ей в пустой квартире — смотреть на звезды и ложиться в одинокую постель.

Почему не идет ее жизнь счастливо, спокойно, интересно? Ведь она такая умная, красивая, все это признают. И она хотела построить крепкую семью, даже с Суреном, за которого вышла совсем девочкой, наивной, неопытной. Ей казалось, что любовь и замужество — это праздник навсегда, но очень скоро пошли серенькие дни и обязанности, обязанности, бесконечные обязанности: на службе, дома, перед ребенком, перед мужем… А где радости? Подруга ей говорила: «У тебя все есть — дом, муж, ребенок, обеспеченная жизнь…» Она отвечала: «А у других женщин есть счастье». Сурен приходил с работы привычный, усталый, скучный. Ну и что ж, что он помогая ей мыть посуду и вставал по ночам к ребенку? Все равно он не мог оценить ее по достоинству. Он не понимал, что она во всех отношениях выше его и той жизни, которую он ей создал. Он спрашивал: «Чего ты от меня хочешь?» Не понимал! И главное, сам был несчастным. Уж ему-то, спрашивается, чего не хватало? Чем она виновата, что мужчины домогались ее любви? Она была молодая и еще не понимала, что новая любовь в конце концов прибавляет только новые обязанности. Поначалу это каждый раз обещает чудо, но очень скоро возвращаются те же будни, только осложненные необходимостью обмана.

Люди все подлые. Лучшая подруга, с которой она всем делилась, очернила ее перед Суреном и потом вышла за него замуж. И этот ничтожный, мелкий человек не смог понять, что во всем виноват он сам, не смог подняться до того, чтобы все простить и забыть. В нем не нашлось ни великодушия, ни широты ума.

Георгий совсем другое, но и он многого не понимает, многое делает не так… Недавно он дал ей сто рублей: «Переведи это Нине телеграфом, мне сегодня некогда самому это сделать». Сказал просто, будто предложил стакан воды выпить. Эвника промолчала и положила деньги в ящик его стола. Он нашел их через несколько дней, стоял перед Эвникой весь белый и будто чему-то удивлялся. «Как ты могла… Там же дети… Может быть, им надо…» — «Что ты от меня хочешь? — крикнула она. — Чтоб я заботилась о них?» — «Да, — быстро ответил он. — Но ничего не поделаешь. Это как талант — или он есть, или его нет».

Можно ли тут что-нибудь понять? Эвника не находила себе покоя несколько дней, до тех пор пока он не пришел к ней ночью.

И с Левиком у него не те отношения. Он не воспитывает мальчика, не интересуется его дневником, не спрашивает уроков. Зато потащил его как-то в сады, привел оттуда азербайджанского мальчишку, до полуночи играл с ними в шахматы.

Вспомнив о сыне, Эвника потянулась к часикам. Одиннадцатый час, где он шатается? И, как часто бывало, он появился, как только она о нем вспомнила. В передней грохнула дверь, щелкнул выключатель, и ее ослепил внезапный свет.

— Дурак, выключи.

— Что ты сделала с бабушкой? — спросил Левик.

— Посмотри на себя, — крикнула Эвника, — весь в пыли, шляешься черт знает где!

— Во дворе говорят, что ты ее побила.

— Плевать мне на то, что говорят во дворе.

— А Георгий?

Эвника вскочила с тахты и изо всех сил ударила мальчишку по лицу.

Мокрый, тающий снег Москвы не портил.

Огни, отражаясь в блестящих тротуарах, плыли навстречу машине — красные, зеленые, желтые. В двенадцатом часу ночи улицы были пустынны, обширны, и это тоже казалось обещанием праздника, подготовкой к завтрашнему дню с его задачами, преодолениями, победами.

Но до побед было пока далеко. В темноватом холле гостиницы ярким пятном выделялся плакатик — «Свободных мест нет». На эту вывеску был направлен свет настольной лампы. Так бывало и раньше, но на этот раз на месте дежурного администратора сидела совершенно незнакомая Георгию женщина.

В записной книжке у Георгия было отмечено для памяти: «Светлана Наумовна и Светлана Фаддеевна». В машине он проверил еще раз. Наумовна — молоденькая, медлительная, похожая на недопеченный ситничек. Фаддеевна — пожилая, суетливая, веселая. С обеими были налаженные отношения. Они принимали Георгия без телеграмм, без брони, без звонков из главка. А сейчас за широким барьером сидела девушка с короной из золотых волос и гордым выражением лица. Она была облечена властью и пользовалась ею с удовольствием.

Перед ней распластался на барьере крупный мужчина в добротном длинном