Нельзя просто жить. Страшно ведь, как в том же детстве из-за невыполненного домашнего задания – вдруг физически и мистически даже как-то страшно, как будто стерли и потеряли твои координаты в этом единственном из миров. Да нет, и это неточно, потому что страшно даже как будто бы и не за себя или не только за себя, а всю эту затею в целом. И вот тут возникает вопрос, что ж, выходит, эта проблема решена только у верующих, которые полностью делегировали свои права, а потому и обязанности, – Господу?

Прирост – вот негласная цель. В молодости всяческие лихие путешествия совершались во имя потрясения Творением, ради поиска веских, неопровержимых оснований любить Божий мир, в который пока еще только вступаешь. Это ведь не просто – песни у костра и вонь неподмытых тел сквозь драные треники. Это может быть рассвет или закат – на чужом ландшафте, захватывающе неожиданный по своим краскам и величию. Или ночная переправа через реку, на лыжах, в жестокий мороз, – совершенно нереальное, не только зрелище, но даже агрегатное состояние всех элементов бытия, от снега и льда до собственной души. Ватный туман всех оттенков от белого до черного, звезды в парах, кружевные висячие сады из ивовых крон… И вдруг в сознании выплывает ясно как месяц – то самое заветное устаревшее слово «ветлы». Проталины на небесах, невесомость, равенство стихий, – чудо, свидетельство чуда и почти участие в нем.

Так вот, я и говорю, что те акции молодецкой удали в форме самодеятельных вылазок на пленэр совершались в ожидании некого ПРИРОСТА бытия, духа, некого расширения поиска, как говорит компьютер. И осмысленным в жизни следует считать лишь то, что служит этому ПРИРОСТУ. И пусть это даже банальный самообман, малодушный и сугубо бытовой, – смотреть, например, телевизор в расчете получить «передачу», как в больнице или тюрьме, некую пищу для ума, для якобы до-понимания чего-то еще чуть-чуть – все равно – мотивация верна. Понятно, нет уже сил, средств или уверенности в необходимости познавать более активным способом, – это дело другое. Но идея верна. Смешно, но мне до сих пор кажется чем-то неправильным и противоестественным – намеренно, самой себе, поставить любимый фильм и посмотреть. Вот, если его в сотый раз дадут вдруг по телевизору, программы нет, попадаешь на него случайно, значит, он как бы перемещается в ранг нечаянных радостей, вестей из внешнего мира, и служит таким окольным образом познанию. Такие вот теперь походы за истиной.

Ну, а так называемая активная жизнь, типа гольф, намеренные развлечения, фитнес и прочий лохнесс (то, на что сейчас буквально натаскивается наше то ли нарождающееся, то ли вырождающееся общество) – это ВРЕМЯПРЕПРОВОЖДЕНИЕ, а не путь.

Что же это такое во мне, в каких-то еще «нас»? Кто эти мы? Лентяи? Неудачники? Православные? Люди? Почему это нам нельзя просто жить?

Почему во Франции какой-то там винодел, рассуждающий всерьез о разных сортах винограда и оттенках вкуса, совсем непохож на жлоба, напротив, совершенно интеллигентный единичный экземпляр человека? Он, как бокал, полон благородным и легким вином спокойного достоинства и знания жизни. А у нас в аналогичной роли – или сумасшедший, или мошенник, или жлобяра. Может, просто, про «своих» все понятней? А в Италии, как известно, даже извозчики свободно говорят по-французски… Наверно, надо радоваться, что мы еще не нашли чего-то… Хоть что-то еще не украдено… Хоть какой-то прирост к нечистым рукам не прирос…

Как бы там ни было, но те, кто после жизненной бури встречают штиль в одиночестве, те имеют шанс, правда, это не чистый опыт – уж очень «до опыта» и «после опыта» напоминают картинки из медицинских учебников – «до лечения» и «после лечения», только в обратном порядке. И все же есть шанс вчерне допереть, в чем состояла цель плавания. Чем оно кончается, ясно. А вот – для чего? Каков улов? И если обломки после кораблекрушения в виде большой развесистой семьи или чего-нибудь аналогичного не заслоняют горизонт, – то видно, что дала буря. Зачем было весь практически жизненный потенциал тратить на то, что само пройдет, зачем, зачем и почему? Эта тренировка в условиях, близких к естественным, была нужна именно для того, чтобы вымотать и оставить наконец наедине с мирозданием без прикрас, уже с абсолютной очевидностью бессмысленности всяческих форм корысти. Правда, так мудро, для чего-то опять же, все устроено, что возможность уже понять и способность еще соображать буквально лишь пересекаются в некой точке во времени, а на то, чтобы «воспользоваться» пониманием, времени вообще не отпускается. А вот это и есть главная отгадка. Знанием невозможно воспользоваться. Только недопонимание – стимул, только непонимание развязывает руки. С первым криком младенец начинает ничего не знать. С последним вздохом мы перестаем знать все. Промежуток всей жизни поделен на отрезки, и, как в математике, на таком ограниченном отрезке может помещаться бесконечное множество чего угодно. И в том продувном пространстве и времени, где действуют непреложные законы, о которых нам давным-давно пытались вдохновенно или твердолобо поведать всклокоченные или подтянутые учителя, – в этом пространстве-времени вы наконец оказываетесь, как в пустом классе, где все стулья перевернуты и вознесены на столы, – кроме того, на котором вы засиделись, – то ли в качестве дедушки-бабушки после родительского собрания, то ли – во сне, то ли – по состоянию духа. И этот отрезок ложного ощущения близости к пониманию и к разгадке – тоже тщетен, он тоже весьма ограничен по возможностям и бесконечен по задаче. Единственно, что можно извлечь сладенького, – это умение испытывать спокойное счастье оттого, что все так, как есть. Это чисто эстетическое переживание, как, впрочем, всякое счастье.

Эх! Практически до всего надо просто дожить. Лучше, конечно, не дожить. Но вот, то самое, что, как казалось, было не-удачей и диссонировало в каком-нибудь гениальном произведении, те же разговоры со сфинксом у того же Венички – вдруг окажутся просто чуть ли не явью, но уж актуальность, в случае чего, приобретут в мгновенье ока. Только повернись жизнь совсем уж безнадежным боком. Таким, где до основы вытерта ткань утратившего цвет пальто, беззубая щель кармана оттопырена, но не более, чем грязным мятым давнишним носовым платком, ну и т.д. А таким вот боком, как это ни странно, жизнь может повернуться практически любому человеческому существу, в том числе и очень много и подробно о себе понимающему. Ибо в том и штука, что простота мироустройства намного хуже и коварнее даже воровства. А воровство, кстати, если кто с ним всерьез столкнулся, когда обчистили, например, не имеющий никакой рыночной ценности твой драгоценный мир души (читай: деревенский дом), – тоже очень болезненная вещь.

Простота подразумевает в первую очередь наше упрощенное о ней представление. Наше простодушие – его не следует путать с чистосердечием. Простодушно мы полагаем, что кто-то, кто-нибудь, сделает нам все как нам надо, а чистосердечно следует признаться себе, что все это мы должны сделать сами.

Когда пейзаж бытия начинает напоминать вам лишь пустой стакан, причем из-под всего лишь воды, но при этом грязный, вы начинаете понимать, что нет ни отгадки, ни верного решения, ни отмычки, ни уловки, нет никаких поблажек в принципе. Кто виноват? – Сам виноват. И даже на мятущийся вопрос “Что делать?” есть только один ответ – “все делать”. Это почти что эхо в том самом пустом стакане.