class="p">— Мона. Верховная Мона, которую ты обслуживаешь каждую ночь. Он использовал ее, верно?

Мои губы сжались, и чувство неудачи охватило меня. 140-ой медленно покачал головой и вздохнул.

— Ты хочешь ее.

Он уставился на меня и добавил:

— Думал, ты ничего к ней не чувствуешь. Я проходил мимо твоей камеры и видел ее в углу, одинокую и напуганную. — Его голова склонилась набок, пока он изучал мое суровое выражение лица. — Но ты чувствуешь. И теперь он это знает. — Его руки вернулись на прутья решетки. — Я прав?

Мое молчание ответило за меня.

— Чем он угрожал? Угрожал вернуть ее себе? Он бил ее? Морил голодом? Отдавал другому бойцу?

Я задрожал, представив охранника, который приставил нож к ее горлу. Я крепче сжал свои Кинжалы, вспоминая ее широко раскрытые от страха глаза.

— Он собирался разрезать ей горло. У него за спиной стоял охранник. Он приказал мне продолжить бой. Растянуть убийство.

Я раздраженно отвернулся, а затем добавил:

— Я собирался позволить ей умереть. Мне нужно было позволить ее умереть…

— Но ты не смог, — закончил 140-ой.

Мне хотелось огрызнуться в ответ, что он не знает, о чем говорит. Что мне было наплевать на мону, которую мне навязали.

Но слова не покинули моего рта.

Я не мог их сказать, как ни старался.

— Он собирался ее убить? — подталкивал 140-ой, отступая назад.

Его суровое выражение лица сменилось сочувствием.

— Что? — сплюнул я, подходя к его камере.

140-ой замер. Затем, проведя рукой по лицу, сказал:

— Тогда ты в жопе. Он проверял тебя. Обычно он начинает медленно. Но с тобой и его моной он поставил на карту все, что имеет. — Он скрестил руки на груди. — Мы все видели, как он шествовал с ней по Ямам, прижимая ее к себе, владея, обладая ею. — Его бровь приподнялась. — Даже если он и дал ее тебе, она не принадлежит тебе по-настоящему. И если он был готов убить ее за твое неподчинение, это значит, что он рискнет всем ради того, чтобы ты подчинился, сломался. Это делает тебя самым жалким сукиным сыном этого места.

Отходя, 140-ой добавил:

— Я даже не знал ее имени. Знал ее номер, но не знал ее имя. Черт, даже не знаю свое собственное. Я не знаю ничего. Никто из нас ничего не знает, кроме того, как жить и существовать здесь. Но привилегия, зарабатываемая чемпионами, дает нам жизнь без наркоты. Это значит, что мы можем думать. Самостоятельно. Я не знаю, какой мир снаружи, но уверен, что это место неправильное, это место крови и боли. Я чувствую это в своем сердце. Чувствую всем своим существом.

Звук приближающихся охранников заставил меня двинуться вперед. С каждым шагом огонь внутри меня поднимался все выше и выше, пока я не почувствовал, что сгораю изнутри.

Добравшись до своей камеры, я захлопнул дверь и прислонился своим тяжелым телом к ближайшей стене. Мои ноги подкосились, и я рухнул на пол. Руки упали, раны сделали их слабыми. Мои Кинжалы застучали по каменному полу. Струйки крови стекали по порезанной коже и капали на пол рядом со мной.

Я смотрел прямо перед собой, не в силах пошевелиться. 140-ой был прав. Все годы здесь, в Яме, я провел в одиночестве. Нетронутый и неприкосновенный. А теперь я ранен. И все из-за шлюхи Господина.

Я поставил свой член превыше своей силы. Теперь я стал игрушкой Господина, как и 152-ая. Я отдал ему свою гордость. У меня ничего не осталось.

Я не знал, сколько просидел в таком положении, но звук легких шагов, приближающихся к моей камере, привлек внимание. В груди все сжалось, когда появилась 152-ая. Охранник открыл дверь, а затем захлопнул ее за ней.

Ее голубые глаза были огромными, когда она смотрела на меня, сидящего на полу. Вместо того чтобы радоваться, что она выжила, моя кровь закипела.

Нервничая, она подошла ближе, затем начала наклоняться к тому месту, где я сидел. Прежде, чем она успела бы что-то сделать, я швырнул свои Кинжалы через всю камеру, и они с грохотом упали на пол. Она вздрогнула и отшатнулась. Встретившись с ней взглядом, показывая всем своим видом, что видеть ее не хочу, я рявкнул:

— Убирайся в угол с моих чертовых глаз.

Я услышал ее глубокий вздох. Укол какого-то неведомого мне прежде чувства заурчал у меня в животе. Я заглушил это в себе, когда она проходила мимо меня и присаживалась на корточки. Я чувствовал ее пристальный взгляд, но не смотрел в ответ. Моя кожа горела огнем, мышцы подергивались от возбуждения. Воздух в камере казался слишком густым, слишком горячим. Я боролся за простой вдох.

Движение за дверью камеры заставило меня повернуть голову. Охранник впустил чири, которая пришла, чтобы зашить мои раны. В руках она несла миску с водой, иголки и нитки в маленьком мешочке висели на веревочке вокруг ее пальцев.

Чири наклонилась, чтобы обработать мои раны. Я отдернул руку, когда она попыталась смыть кровь.

— Отвали, — прошипел я. — Я сам все сделаю.

Чири склонила голову в ответ на мою резкость, и тут же поднялась на ноги. Она раскачивалась из стороны в сторону, как будто не знала, что делать. Я поднял глаза и заметил, как ее глаза расширились, уставившись на каменный пол. Ее лицо стало бледным, и когда я посмотрел на ее сцепленные руки на талии, они дрожали.

Слова 140-го о всех нас в этой яме не выходили у меня из головы. О том, откуда мы все здесь оказались. О том, как мы все подчиняемся приказам Господина без вопросов. Все чири были нумерованы 000. Я даже не знал ее имени. Я даже не знаю свое собственное…

— Оставь это здесь, — сказал я на этот раз менее резко. — Я сам все делаю.

Чири развернулась к двери, и я заметил, как ее плечи облегченно опустились. Она боялась меня. Я рискнул посмотреть на 152-ую в углу. Она съежилась, повернувшись лицом к стене.

Она тоже меня боялась.

Впервые с тех пор, как я стал Питбулем Арзиани, холодным и безжалостным чемпионом Господина, это выбило меня из колеи. Все меня боялись. Даже охранники никогда не подходили слишком близко к моей камере, опасаясь, что я сверну им шеи. Это был вполне обоснованный страх. Раньше я проделывал это с ними много раз. Противники