Тараторка поняла, что сморозила какую-то глупость. И, когда старшие неловко перевели беседу на иную тему, задавать вопросов не стала. Зная ее бойкий и непоседливый характер, можно было ожидать каких-то эскапад.

Вечером, посетив герра Липке и справившись со всеми грамматическими выкрутасами баллады «Ивиковы журавли», Маликульмульк пошел в аптеку Слона. Там он узнал, что почтенная фрау фон Витте плохо себя чувствует, но надеется, что через три-четыре дня друзья (включая Давида Иеронима) смогут ее навестить. Происхождение химика наверняка было ей известно, однако когда имеешь в доме трех девиц на выданье, а приданого для них немного, то всякий наследник солидного состояния — уже милый и желанный жених. И рыцарская древность рода фон Витте может облагородить тех, кто хоть каким-то боком пристегнулся к роду, на много поколений вперед.

Поход в «Лондон» также не состоялся — Гриндель был занят аптечными делами. Погода к походу в Петербуржское предместье не располагала, да и стемнело. Так что Маликульмульк вернулся в Рижский замок, не солоно хлебавши. Хорошо хоть успел к ужину, а потом был завербован третьим игроком в ломбер.

За игрой княгиня изволила намекнуть, что его ждет великолепный сюрприз.

Сюрприз этот был — печка в башне, которую за время его отсутствия кое-как наладили и истопили на совесть. Маликульмульк поднялся в свою обитель волшебника и философа, отворил дверь — и блаженно заулыбался. В комнате было не то что тепло, а даже жарко.

Кроме того, Варвара Васильевна велела втащить и установить в простенке между окнами шкаф, чтобы одежда и книги не валялись где попало, а хоть как-то прятались от посторонних глаз. Видимо, кто-то из дворни донес ей про беспорядок в башне.

Не ожидая никаких визитеров, Маликульмульк… нет, пожалуй, Косолапый Жанно быстро разделся донага. Он любил ходить, читать и даже играть на скрипке в натуральном виде. Удовольствие это можно было испытать лишь в одиночестве.

Должно быть, ему действительно стоило родиться медведем, лесным философом. Но если есть возможность голышом развалиться на кровати и взять с собой туда кулек с перечным печеньем фунта на полтора вместе с маленьким изящным томиком стихов Дмитриева — то чего же еще желать! Того разве, чтобы печенье не осыпалось на одеяло и простыни. Но сие было бы уже чудом — так что придется мириться с крошками…

Он даже не читал, он привольно раскинулся с книжкой в руке и наслаждался, как огромный и ленивый зверь на солнцепеке. Поэтому и стук в дверь не сразу осознал.

— Иван Андреич! — позвал тоненький голосок. — Можно к вам? Это я, Маша!

У Маликульмулька для уединения в холодной башне был изрядный полосатый архалук, плотный и стеганый. Если его расстелить — вышло бы поболее квадратной сажени. Сейчас он висел на спинке кресла. Вскочив и запутавшись в его рукавах, философ закричал, что не одет. Куда-то запропастился нарядный пояс, подаренный княгиней. Куда-то подевались домашние пантуфли. Запахивая полу, Маликульмульк босиком устремился к двери.

Маша вошла, чувствуя себя очень неловко.

— Добро пожаловать, Тараторка, — Маликульмульк указал ей на стул, а сам по привычке шлепнулся в уютное свое кресло.

— Так вот как вы тут устроились, — сказала Маша, садясь. И сразу приступила к делу: — Иван Андреич, что я сегодня сказала не так?

— Оставь беспокойство, Тараторка, — отвечал Маликульмульк, ерзая в кресле и стараясь поболее запахнуться в архалук, чтобы не вершка голого тела не светилось. — Просто старшие больше знали про эту историю, а ты не знала ничего. Тебе и не надо было знать.

— Отчего? Отчего от меня все скрывают? Я давно не дитя! Это только кажется, будто я дитя! — заговорила девочка бурно и страстно. — Я люблю птиц — и что же? Вон тетушка Марья Никаноровна своего попугая любит — и что, она дитя? Да ей восемьдесят шесть лет! Это потому, что я маленькая, ниже всех, я вровень только с Сашей, а Павлуша уж выше меня. Ну, так что же?

Она сказала правду — Маликульмульк сам видел, как она мерялась ростом с младшими Голицыными, и даже знал, который из дверных косяков они дружно попортили своими зарубками.

— Я и книжки читаю, которые полагаются взрослым девицам! — продолжала обиженная Тараторка. — Вон Екатерина Николаевна «Аониды» читала — и я тоже! И сочинения господина Карамзина! И «Московский журнал!» И стихов я больше знаю, чем все!..

— Вот только не надо стихов! — испуганно воскликнул Маликульмульк.

Память у Маши была отменная, она роль Цыганки в «Подтипе», нарочно для нее написанную, заучила чуть ли не с двух репетиций. Если бы она принялась сейчас декламировать все, что помнила, как раз до утра и хватило бы.

— Иван Андреич! — Маша вскочила со стула. — Да что ж это такое?! То говорят — замуж пора, то дитятей считают! Коли я чего не понимаю — так объясните!

— Сядь, Тараторка. Есть такие вещи, что только женщина должна объяснять девице, а я, вишь, мужчина… мне того не положено…

— Иван Андреич, что это за вещи такие? Чего мошенникам надобно от госпожи Дивовой, коли она бедна? Такого, что только Варвара Васильевна может мне объяснить? Иван Андреич, миленький! Отчего все могут знать, а я не знаю?! Мне пятнадцать лет, мне уж следует знать все, что бывает с девицами и с дамами!..

Тут лишь Маликульмулька осенило — не нужно было касаться этой темы вообще! Довольно было бы сказать, что в бригадирском семействе хранятся старые письма, очень важные для высокопоставленных особ. О том, сколько беды может наделать такое опрометчиво составленное послание, попав в дурные руки, он мог бы толковать долго, запутанно и убедительно. Но сам же сдуру намекнул, что речь — о загадочных делах между кавалерами и девицами! И Тараторка, чья любознательность по этой части наконец проснулась, принялась умолять его со всей пылкостью пятнадцатилетней избалованной девицы.

Он же только успевал, отталкиваясь ногами, отползать вместе с креслом, одновременно кутаясь в архалук с отчаянием старой девы, застигнутой на месте купания и успевшей нырнуть в кусты.

Время меж тем близилось к полуночи. И Маликульмульк с Тараторкой, увлеченные спором, услышали шаги на лестнице лишь тогда, когда уже новый визитер был совсем близко.

Писание, чтение и наблюдение комедий имеет одну неоспоримую пользу: у любителя этого жанра скапливается в голове множество выходов из самых невероятных комических положений. Маликульмульк шепотом скомандовал растерявшейся Тараторке:

— В шкаф!..

Она метнулась туда и даже очень ловко прикрыла за собой дверь.

Положение для обоих было отчаянное. Если бы о том, что Тараторка обнаружена ночью в комнате начальника канцелярии, донесли князю — он похлопал бы «братца» по плечу и посоветовал, не дожидаясь Машиных шестнадцати лет, скоренько вести ее под венец. Благо и домовый храм — вот он, от башни с сотню шагов по коридорам, и батюшка, которого зовут служить в этот храм, свой, прикормленный, знающий субординацию. Но вот если бы новость первой узнала княгиня Голицына — ух, расходилась бы! Среди дворни бытовали сущие легенды о том приступе бешенства, который случился с Варварой Васильевной, когда она прочитала письмо от мужа, присланное из Литвы: там сообщалось, что государь за что-то на него прогневался, отставил его от службы, отдал корпус его генералу де Ласси и велел ему жить в деревне. Забыв, что на нее смотрят дети и слуги, она прокляла в хвост и в гриву царя, а также двор, народ и войско, которые ему повинуются. Княгиня ругалась и кричала, пока ее не одолела усталость, и все были убеждены: случись в ту минуту поблизости государь Павел Петрович, одной оплеухой не отделался бы.