— Посмотри, что здесь.

Он медленно потащил меня в глубь гаража. Я увидел огромную серебряную коробку шириной почти со все помещение. Внутри гудело что-то электрическое.

— Что это? — спросил я.

— Гигантский холодильник.

В моем воображении возник образ Барзиты — глаза потрескались, щетина на подбородке схвачена морозом, руки скрючены, весь он твердый, как ледяная глыба. Я вырвал свою руку и, воскликнув: «Нет!» — припустил прочь. Пробегая мимо задней стенки гаража, я услышал шуршание шин на подъездной дорожке. Тут меня догнал Джим, и мы вместе бросились в лес, где остановились и присели, чтобы перевести дух. Задний двор был прекрасно виден, и мы принялись вести наблюдение.

— Он тебя видел? — спросил я у Джима.

— Ни-ни.

Звук закрывающейся внутри гаража автомобильной двери заставил нас замолчать. Мы увидели, как человек вышел и направился к крылечку задней двери. На нем была белая шляпа от дождя, а на запястье висел черный зонтик. Мистер Уайт был костлявым, с большим кадыком и острым носом. Он потянулся рукой к перилам на крыльце, но вдруг замер, чуть повернулся и посмотрел через плечо в лес. После этого он сделал два шага точно в нашу сторону. Я почувствовал, как Джим ухватил меня за лодыжку, чтобы я не двигался с места. Мистер Уайт снова остановился и принюхался. В какой-то момент мне показалось, что он смотрит прямо мне в глаза.

Наконец он снова повернулся к крыльцу и поднялся по ступенькам. Как только дверь закрылась, мы понеслись как сумасшедшие. Пробежав половину кратера, мы принялись смеяться, а от этого я помчался еще быстрее. Остановились мы где-то неподалеку от дома.

— Он убил Барзиту, заморозил его, а когда выпал снег, выбросил тело на дорогу, — сказал Джим.

— Ты так думаешь?

— А ты как думаешь?

— Мне не дает покоя весь этот «Мистер Клин».

— И мне тоже.

— Может, он счищает им следы смерти.

— Сто бутылок на покойника, — сказал Джим.

Мэри рванула из своих каникул, как Рим Гропер, любимая лошадь Деда, и стала приходить в Драный город не меньше раза в день. Каждый раз, когда, сделав домашнее задание, мы с Джимом спускались в подвал, все фигурки стояли на новых местах. Мистер Фелина был на своей подъездной дорожке, а мистер Курдмейер в разгар зимы много времени проводил в виноградной беседке. Прежде всего мы выискивали бродягу и белую машину. Бродяга бродяжничал у школы, а белая машина проезжала мимо дома Бориса.

— Он что же — сразу в двух местах? — спросил Джим.

— Он обладает сверхъестественной силой, — сказал я.

— Ты думаешь, он разделяется, и одна его часть шпионит за людьми, а другая их убивает?

— Не исключено.

Мы снова принялись искать правильное расположение, которое подсказало бы нам, где мистер Уайт нанесет следующий удар.

— Ну и что мы будем делать, если вычислим это? — спросил я.

— Что-нибудь сделать надо будет.

Мы раз десять спрашивали Мэри, как она все это вычисляет, но та в ответ только качала головой. Но как-то вечером, разглядывая Драный город, с другой половины подвала мы услышали голос миссис Харкмар. Она объясняла Микки и другим ученикам, как работает система.

— Это очень сложно, так что если ничего не поймете, не переживайте, — говорила миссис Харкмар ровным, как у робота, голосом. — Сначала они стартуют, а потом вы начинаете считать — один, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Потом один, два, три, четыре, пять, шесть. Потом один, два, три четыре. Один два, три, четыре, пять, шесть. Вот так. Потом вы начинаете много складывать и умножать. Быстро и еще быстрее при повороте назад. Нужно видеть их у себя в голове. Видеть. Вот они выходят на финишную прямую. Следите за каждым. Что с ними будет? Выиграют они, займут призовое место или просто поучаствуют?

Потом мы услышали хлопок линейки по столу и поняли, что урок закончен.

Джим посмотрел на меня и покачал головой. Мы рассмеялись, но так, чтобы Микки нас не слышал. Несколько минут спустя Джим сунул руку в карман и вытащил что-то.

— Да, я забыл тебе показать.

Он протянул мне нечто, похожее на бейсбольную карточку. Это была старая карточка клуба «Нью-Йорк янки», выпущенная «Топпсом».[51]На ней была не фотография, а нарисованный портрет игрока по имени Скотт Ридли. У него, как у Краппа, была короткая стрижка и усы, а на правой руке — перчатка. Надпись гласила, что это питчер.

— Я нашел это в гараже мистера Уайта, — сказал он. — Она была прислонена к одной из бутылок «Мистера Клина».

— Правда?

Джим кивнул.

— Старая, — заметил я.

— Пятьдесят третьего года. Я посмотрел на обороте.

Я никогда не понимал, что пишут на обороте бейсбольных карточек.

— Где? — спросил я.

Он перевернул открытку и показал мне на цифру. Я кивнул, хотя на самом деле так ничего и не увидел.

— Мистер Уайт собирает бутылки «Мистера Клина» и старые бейсбольные карточки, — сказал Джим.

— Ну?

— Иди запиши это. — И брат показал на лестницу.

Весь вечер я размышлял о лекции миссис Харкмар, но отец вернулся с работы раньше обычного и решил, что пора мне осваивать арифметику по его методу. Мы расположились в столовой с открытым учебником. Отец взял один из желтых блокнотов, в которых иногда сам для себя решал разные задачки, а я — свою школьную тетрадь. Он дал мне один из подобранных им карандашей. Работая по ночам уборщиком в универмаге, он порой находил в мусорных корзинах полуисписанные карандаши и затачивал их так, что они становились острее иголок доктора Гербера.

— Вот это хорошие карандаши, — сказал он.

Я кивнул.

Когда отец записывал цифры, рука его двигалась быстро, а карандаш издавал режущий звук. Семеркам он всегда добавлял перекладину. Начали мы с таблицы умножения. До пяти я еще знал, а потом начинался полный мрак. Отец спросил, сколько будет шестью девять. Я начал считать на пальцах, и в какой-то момент цифры в моей голове (а я представлял их как наборы палочек) превратились в глаза. Ряды глаз изучали меня. Я долго соображал в тишине, чувствуя, как правильный ответ ускользает от меня, и наконец сказал сколько. Отец покачал головой:

— Пятьдесят четыре.

Он составил шесть наборов палочек, по девять штук в каждом, чтобы я их пересчитал. Я пересчитал. Потом он задал мне еще один вопрос, и я опять ответил неверно. Отец поправил меня, а потом мы вернулись к тому, сколько будет шестью девять.

— Пятьдесят один, — сказал я.