— Зачем вы держите этого нахала?

— У этого, как вы выразились, нахала, вернее у его пациентов, самые длительные периоды ремиссии, то есть периоды до следующего обострения болезни. Знаете, мы даже просили нашего заведующего отделением психотерапии доктора наук Колесова, — в присутствии журналиста Анна хотела назвать как можно больше фамилий своих врачей, — поработать с Евгением Александровичем. Так вот Колесов сказал, что злость Матросова исключительно продуктивна и направлена на болезнь, а не на пациента. Убери эту злость — и терапевтический эффект может уменьшиться. Валентин Валентинович, я сейчас же позвоню в урологическое отделение, и вас без очереди примет другой врач.

— Нет, погодите. — Валентин Валентинович терзался сомнениями и не хотел сразу показывать поражение. — Матросов меня уже обследовал, теперь снова эти процедуры… Я подумаю.

После ухода пациента Анна посмотрела на часы. Настя, умница, словно услышав ее мысли, вошла с блокнотом в руках.

— Анна Сергеевна, у вас через час встреча с медицинским директором страховой компании “Русь”, в шестнадцать совещание в горздраве. Попов уже три раза спрашивал о прейскуранте, который вы утром смотрели. В детском установили новое оборудование для ультразвукового обследования и ждут вас.

— Еще только один вопрос. — Журналист молитвенно сложил руки.

— Только один, — кивнула Анна. — Настя, на беседу со страховщиком пригласи коммерческого директора, он должен был рассмотреть их проект договора.

— Уже пригласила, — бросила Настя, выходя.

— О чем вы хотели спросить, Олег Олегович?

— Анна Сергеевна! Наша интереснейшая беседа сложилась таким образом, что я узнал много любопытного о вашем центре и минимум о вас самой. Скажите, часто ли вам для решения деловых вопросов приходится пускать в ход женское обаяние? Не могли бы вы привести примеры? У вас бездна обаяния.

“Красиво врет. Надо соригинальничать. И подпустить доверительности, отчество убрать”.

— Ах, Олег, я не могу вспомнить ни одного случая, чтобы я сознательно эксплуатировала свое, как вы говорите, обаяние. Но! Пожалуй, не было ни одной ситуации, где бы это не происходило подсознательно.

— Замечательно. Анна Сергеевна, нам нужно сделать снимки — вы на работе, с мужем, с детьми.

— Обязательно? — напряглась Анна.

— Всенепременно. И хорошо бы фото из семейного архива.

— Тогда мы поступим следующим образом. Фото с мужем я вам дам из старых снимков, а с детьми меня можно будет сфотографировать в пансионате в эту субботу. Пребывание там в течение суток вашего фотокорреспондента я оплачу.

Журналист прощался, Анна машинально отвечала ему, а сама думала о том, что от фото будет польза: поутихнут слухи о том, что ее муж — Игорь Самойлов. Одинаковая фамилия породила молву об их общих детях, разводе и о том, что Игорь содержит бизнес бывшей супруги. А Юру уже много лет никто не видел.

Сегодня Анна освободилась раньше обычного. Машину с водителем отправила за Дашей в бассейн. Хотела поехать домой на метро, но вдруг стало боязно — несколько лет не спускалась под землю, даже не знает, как оплатить проезд. Поймала частника. Такси уже давно куда-то подевались, зато очень многие занимались извозом, это называлось тревожным словом “бомбить”.

Дверь ей открыла Галина Ивановна — домоправительница и спасительница ее семейного очага. Галине Ивановне было шестьдесят два года, но она ловко управлялась с хозяйством: закупала продукты, готовила, стирала, убирала две квартиры. За три года Галина Ивановна вросла в семью так прочно, что уже и не верилось, что ее когда-то с ними не было. Единственным недостатком домоправительницы была суровая экономия хозяйских денег. Она изводила Анну отчетами о собственном “транжирстве”.

— Как хочешь суди, — Галина Ивановна обращалась к Анне на “ты”, — но я сегодня купила у метро картошку на три рубля дороже, чем та, что возле универсама. Главное, пошла сначала к универсаму — дорого, думаю, отправилась к метро. А там — пожалуйста, еще на три рубля дороже. И возвращаться не могу — надо Кирюшу из прогулочной группы забирать, и Даша вот-вот из школы придет, компот не сварен. Зато яйца у метро дешевле на пятерку были. И не мелкие.

— Галина Ивановна, не расстраивайтесь, — говорила Анна. — К Кирюше учительница приходила?

— Да, приходила. Хорошая женщина. А музыкантша, что с Дашей занимается на пианино, мне не нравится. Ты Дашку знаешь, она кому угодно голову задурит. И вот сидят — хи-хи, ха-ха, а играть не играют. Дашка домашнее задание опять не сделала, а та ей: “Ну что же ты, деточка”. Деточку надо по попе выдрать. А той лишь бы деньги получать.

— Как Луиза Ивановна?

— Ничего, слава богу, не хуже. Запеканку ей творожную сделала, какао сварила. Читает. Телевизор днем смотрели. Такой сериал! За душу берет, вместе поплакали. Там Мария опять со своим связалась, не с тем, от которого она забеременела, а с…

От пересказа мыльной оперы Анна скрылась в детской. Кирилл строил башню из конструктора “Лего”. Темпераментом он совсем не походил на старшую сестру: был тих, стеснителен, сторонился чужих, мог сам себя занять и не скучал в одиночестве, любил возиться с конструкторами и возводил “из головы” такие фигуры, которые у Анны и Дарьи не получались даже с помощью чертежей-подсказок.

Анна поцеловала сына, стала расспрашивать о прошедшем дне. Кирилл отвечал, но косился в сторону конструктора.

— Ну, играй, — вздохнула Анна.

Она вышла из детской и отправилась к свекрови. Луиза Ивановна полулежала на тахте, под спину ей подкладывали несколько подушек — так легче дышалось. Телевизор был включен без звука, торшер освещал изголовье, Луиза Ивановна читала. На полке выстроились пять десятков книг со знойными красавицами на обложках — дамские романы, Анна принесла новый. По легкому разочарованию, мелькнувшему на лице Луизы Ивановны, а еще более по ее торопливой благодарности Анна поняла: опять не та писательница, что нужно. Но их имена совершенно не держались в памяти, надо записывать.

Пять лет назад Луизе Ивановне можно было сделать операцию на сердце и сосудах, теперь никто не брался. Слабенькое сердце, раненное двумя инфарктами, билось из последних сил. Поход в туалет, ванную, на кухню давался как восхождение на Эверест. Конец мог наступить в любой момент. Полгода назад Анна похоронила свою маму. Не сравнивала — но смерти свекрови ждала с большим страхом. Теперь, когда она может обеспечить любую медицинскую помощь, сделать ничего нельзя. Загоняла свекровь до полуживого состояния и внимания на нее не обращала. Нужно было Луизе Ивановне стать одной ногой в могилу, чтобы Анна наконец поняла, какой удивительный, самоотверженный человек находится рядом с ней. Последний человек из старшего поколения, последний, кто может сказать ей “Нюрочка, доченька”.

Луиза Ивановна была готова к смерти. Она ждала ее спокойно и достойно, не капризничала, не требовала к себе повышенного внимания. Ужас смерти растворился в больнице, где она лежала после последнего инфаркта. Она там много передумала, со многим смирилась. В смирении с неизбежным была своя сладость — сладость возвышения над пороками и добродетелями, над страстями и мирскими тревогами. Невестка ласкала и жалела ее, как маленького ребенка. Нюрочка, бедная девочка, мучилась виной за годы отчуждения.