Он улыбнулся, глаза, теперь глубоко заваленные, сверкнули.

— Наступили тяжелые времена, так? Половина твоего дома и половина амбара завалились. Герми Гордон говорит, что корова живет теперь в твоем доме.

Герми Гордон, наш сельский почтальон, был известным сплетником.

Я назвал цену такую низкую, что у Харлана отвисла челюсть, а брови взлетели вверх. Именно тогда до моих ноздрей долетел запах, идущий из всегда чистенького и ухоженного сельского дома Коттери, который совершенно не вязался с этим домом: запах подгоревшей еды. Видно, Салли Коттери сама больше не готовила. Когда-то это наверняка заинтересовало бы меня, но те времена канули в Лету. Ныне я думал только об одном: как избавиться от этих ста акров? И представлялось логичным продать их дешево, раз уж обошлись они мне столь дорого.

— Это же сущая мелочь, — наконец ответил он, а потом добавил не без удовлетворенности: — Арлетт перевернется в могиле.

Она сделала куда больше, чем просто перевернуться, подумал я.

— Чему ты улыбаешься, Уилфред?

— Да так. Просто земля меня больше не интересует. Я хочу лишь одного — не позволить чертову Фаррингтону построить там свинобойню.

— Даже если ты потеряешь собственную ферму? — Он кивнул, словно вопрос задал я. — Я знаю о закладной, под которую ты взял деньги. В маленьком городе секретов нет.

— Даже если потеряю, — согласился я. — Соглашайся на мое предложение, Харлан. Надо быть психом, чтобы отказаться. Река, которую они наполнят кровью, шерстью и кишками свиней, — это и твоя река.

— Нет, — ответил он.

Я лишь смотрел на него, от изумления лишившись дара речи. Но он вновь кивнул, будто я задал ему вопрос.

— По-твоему, ты знаешь, что ты со мной сделал, но ты не знаешь всего. Салли ушла от меня. Поехала к родителям в Маккук. Сказала, возможно, вернется, ей надо все обдумать, но я сомневаюсь, что она вернется. Мы с тобой оба оказались у разбитого корыта, так? Мы двое мужчин, которые начали год, имея детей, а теперь они мертвы. Разница лишь в том, что не я потерял половину дома и чуть ли не весь амбар во время бури. — Он обдумал свои слова. — И у меня две руки. Вот, наверное, и все. Так что когда приспичит подергать мой пестик — если такое желание вообще появится, — у меня будет выбор, какой рукой за него взяться.

— Как… почему она…

— А ты подумай. Она винит меня, как и тебя, в смерти Шеннон. Говорит, если бы я не закусил удила и не отправил дочь в Омаху, она жила бы сейчас с Генри на твоей ферме, совсем рядом, а не лежала в гробу под землей. Салли сказала, что у нее был бы внук или внучка. Она назвала меня самодовольным дураком, и она права.

Я потянулся к нему рукой, которая оставалась целой. Он хлопнул по ней.

— Не прикасайся ко мне, Уилфред. Второго предупреждения не будет.

Я опустил руку.

— И еще одно я знаю наверняка, — продолжил Харлан. — Если я приму твое предложение, каким бы выгодным оно ни казалось, мне придется об этом пожалеть. Потому что эта земля проклята. Мы можем во многом не соглашаться, но я готов спорить, что в этом мы едины. Если хочешь продать землю, продай банку. Ты получишь и закладную, и еще какие-то деньги.

— А банк тут же продаст эти сто акров Фаррингтону!

— Это твоя головная боль. — И с этими словами он захлопнул дверь.

В последний день 1922 года я поехал в Хемингфорд-Хоум и повидался с мистером Стоппенхаузером в его кабинете. Сказал ему, что больше не могу жить на ферме и хочу продать принадлежавшие Арлетт акры банку и использовать полученные деньги для выкупа закладной. Как и Харлан Коттери, он ответил отказом. Какие-то мгновения я просто сидел на стуле, не в силах поверить услышанному.

— Почему нет? Это же хорошая земля!

Он ответил, что работает в банке, а банк — не агентство, занимающееся куплей-продажей недвижимости. Называл он меня исключительно «мистер Джеймс». Дни, когда в этом кабинете я был для него просто Уилфом, ушли.

— Но это же… — На языке крутилось слово «нелепо», но я не произнес его, не желая спугнуть маленький шанс, если таковой и оставался, что он может передумать.

После того как я принял решение продать эту землю и корову — я понимал, что мне придется найти покупателя и на корову, возможно, незнакомца, который предложит мне за нее, как в сказке, мешочек волшебных фасолин, — идея эта стала навязчивой. Я не повысил голоса и продолжил очень даже спокойно:

— Это не совсем так, мистер Стоппенхаузер. Прошлым летом банк купил ферму Райдаута, когда ее выставили на аукцион. И ферму «Трипл-Эм».

— Там была иная ситуация. У нас закладная на ваши восемьдесят акров, и нас это вполне устраивает. А что вы будете делать с той сотней акров пастбища, нас не касается.

— С кем вы уже поговорили? — спросил я, потом осознал, что мог без этого обойтись. — С Лестером, так? С этим прихвостнем Коула Фаррингтона?

— Понятия не имею, о чем вы, — ответил Стоппенхаузер, но я заметил, как забегали его глазки. — Думаю, ваше горе и ваше… ваше увечье… временно лишили вас здравого смысла.

— Ох, нет! — ответил я и начал смеяться. Даже для моих ушей смех этот звучал как смех безумца. — Со здравым смыслом у меня полный порядок, сэр. Лестер приходил к вам — он или кто-то еще, я уверен, что Коул Фаррингтон может нанять сколько угодно адвокатов, — и вы заключили сделку. Вы с-с-сговорились! — Я просто покатывался от смеха.

— Мистер Джеймс, боюсь, я должен попросить вас покинуть мой кабинет.

— А может, вы все спланировали заранее, — продолжил я. — Может, именно поэтому так уговаривали меня взять деньги под эту чертову закладную. А может, услышав о случившемся с моим сыном, Лестер увидел прекрасную возможность воспользоваться моим несчастьем и сразу прибежал к вам. Может, он сидел на этом самом стуле и говорил: «Мы оба останемся в выигрыше, Стоппи. Банк получит ферму, мой клиент — участок у реки, а Уилфред Джеймс может катиться в ад». Разве все происходило не так?

Он нажал кнопку на столе, и дверь открылась. Банк был маленький, слишком маленький, чтобы здесь могли позволить себе охранника, но в кабинет вошел крепкий, мускулистый парень — кассир. Один из братьев Рорбагер. Я учился в школе с его отцом, а Генри — с его младшей сестрой, Мэнди.

— Возникли какие-то проблемы, мистер Стоппенхаузер? — спросил он.

— Нет, если мистер Джеймс уже уходит. Тебя не затруднит проводить его, Кевин?

Кевин приблизился и, поскольку я не спешил подниматься, сжал пальцами мою левую руку повыше локтя. Пусть одевался он, как банкир, включая подтяжки и галстук-бабочку, рука его оставалась крестьянской, крепкой и мозолистой. Моя все еще заживавшая культя завибрировала от боли.

— Пойдемте, сэр.

— Не тащи меня. Это вызывает боль там, где была моя кисть.

— Тогда пойдемте.