Милли не однажды говорила Сюзан Шеперд, что у Кейт имеется какая-то тайна, какая-то подавляемая тревога, помимо всей остальной ее истории; и если она так добросердечно помогает миссис Лоудер с ними встречаться, то определенно для того, чтобы создавать повод отвлечься, чтобы у нее было о чем еще заботиться. Однако покамест ничто не могло пролить свет на высказанное Милли предположение: она только чувствовала, что когда такой свет прольется, он значительно сгустит краски, и ей нравилось думать, что она готова ко всему. Более того, то, что ей было уже известно, на ее взгляд, давало ей полное представление об английском экстравагантном, поистине теккереевском характере: Кейт Крой постепенно становилась все более открытой, повествуя о своей жизни, о своем прошлом, о настоящем, о своем затруднительном положении вообще, о слишком малом до сего часа своем успехе в стараниях удовлетворить одновременно отца, сестру, тетку и саму себя. В голове у Милли родилась хитроумная догадка, которой она не преминула поделиться со своей Сюзи, а именно что у привлекательной девушки есть кто-то еще, пока не названный, кого тоже необходимо удовлетворить. Ведь совершенно же очевидно, что у такого привлекательного создания не может не быть кого-то: вполне вероятно, что это создание, если угодно, не так уж способно возбудить пылкие страсти, поскольку в таких случаях подразумевается наличие некоторой глупости, но, взирая на него, по сути, восхищенным взглядом дружбы, нельзя не видеть его ярко осененным интересом какого-то, возможно, весьма значимого мужчины. Во всяком случае, эта «яркая сень», каков бы ни был ее источник, нависала над приятельницей Милли целую неделю, и привлекательное лицо Кейт Крой улыбалось сквозь нее в сиянии потолочных окон, в присутствии старых мастеров, мирно застывших в свете собственной славы, а также новых, беспокойно ощетинившихся иголками и размахивающих щелкающими ножницами.

Между тем значительная часть общения наших юных леди была отмечена тем, что каждая из них полагала другую более замечательной, чем она сама; каждая считала себя или, по крайней мере, уверяла другую, что сама она – предмет довольно сухой и неинтересный, тогда как другая – любимица природы и Фортуны и потому сияет свежестью утра. Кейт забавляло, поражало то, как ее подруга не желает отказаться от создавшегося у нее «образа», тогда как Милли задавалась вопросом, искренна ли Кейт, считая ее созданием совершенно необычайным, да к тому же еще и самым очаровательным из всех, когда-либо ею встреченных. Они много разговаривали во время долгих поездок, и совсем нередко речь заходила о величинах исторических, а в этой сфере племянница миссис Лоудер на поверхностный взгляд, казалось, держала первенство в спорах. Американские примеры, при их оглушительной огромности, с ужасающе денежным Нью-Йорком, с их высокого накала волнениями, с преимуществами ничем не обузданной свободы, с их историей погибших родственников: родителей, умных, энергичных, красивых, стройных братьев – эти были особенно любимы, – все они, как и сменявшие друг друга последовавшие за ними попечители, предавались немыслимому расточительству и безудержным удовольствиям, что и оставило этому изысканному созданию ее черный наряд, ее бледное лицо и яркие волосы в качестве последнего, надломленного связующего звена. Такая картина тем не менее вполне укладывалась в силуэт краткой, но все же местами несколько расширенной биографии благородной представительницы среднего класса из Бейсуотера. И хотя, по правде говоря, вполне возможно, что это – чисто бейсуотерский способ выражать свои мысли – а Милли в этот момент была как раз на стадии проснувшегося интереса к обычаям Бейсуотера, – это мнение возобладало настолько, что Кейт сумела убедить свою подругу согласиться с ее идеей (и идеей миссис Стрингем), что она, Милли, есть самое близкое подобие настоящей принцессы, какую когда-либо сможет увидеть Бейсуотер. Это был факт – это стало фактом, едва истекли три дня, – что Милли на самом деле начала вроде бы заимствовать у привлекательной девушки ее взгляд на свое состояние и общественное положение, тем более что впечатление привлекательной девушки было таким искренним. Впечатление ее, очевидно, явилось данью – данью власти, источник которой, как понимала Кейт, мог быть для нее всем, чем угодно, только не тайной. Они заходили в пассажи, бродили под яркими потолочными лампами, множество магазинов следовали один за другим, и всюду простая и чуть суховатая манера Кейт провозглашала, что если бы карман у нее был такой же глубокий да полный…!

Тем не менее Кейт ни в коей мере не винила свою подругу в отсутствии у той представления о совершаемых ею тратах, но не могла оправдать отсутствие у нее даже представления о страхе, о бережливости, отсутствие представления о сознательной зависимости от других – или, хотя бы до некоторой степени, привычки к такой зависимости. Такие моменты, как, например, когда казалось, что вся Уигмор-стрит шепчется о ней, а сама бледнощекая девушка встречается лицом к лицу с разными шептунами, обычно совершенно неотличимыми друг от друга, как неотличимы друг от друга отдельно взятые британцы – британцы персональные, участники взаимоотношений и, возможно, даже по своей внутренней сути совершенно замечательные, – такие моменты в особенности определяли для Кейт восприятие высокого наслаждения ее приятельницы неограниченной свободой. Свободное пространство Милли было беспредельно: ей можно было никого ни о чем не просить, никому ни на что не ссылаться, никому ничего не объяснять; ее законом и правом были ее свобода, ее богатство и ее фантазия; ее окружал послушный до угодливости мир, и она могла на каждом шагу вдыхать его ядовитый фимиам. А Кейт в эти дни, живя с Милли душа в душу, прощала подруге ее безмерное счастье; более того, на этом этапе она была уверена, что, если их дружба продлится, она всегда пребудет в состоянии такого же великодушия. В эти дни она даже не подозревала о возможности «малой трещины в лютне», то есть о возможности малейшего разлада в их отношениях, – под этим мы вовсе не подразумеваем, что нечто могло бы встать между ними, и даже не имеем в виду никакого определенного изъяна в высокой чистоте и качестве их дружбы. Но так или иначе, если Милли на банкете у миссис Лоудер поведала лорду Марку, как сердечно отнеслась к ней молодая женщина на другой стороне стола благодаря какой-то едва ощутимой уместности такого отношения, то этому вполне соответствовало со стороны молодой женщины внутреннее чувство, не поддающееся анализу, но неявленно разделяемое и другими, что Милдред Тил вовсе не тот человек, на чьем месте хотелось бы оказаться, на чьи возможности хотелось бы обменять свои. Правду сказать, Кейт, вероятно, и сама не знала, о чем именно говорит ей ее проницательность, она подошла довольно близко к тому, чтобы определить это, только когда сказала себе, что, какой бы богатой Милли ни была, вряд ли кому-то – имелось в виду единственное число – захочется возненавидеть ее за это. У нашей привлекательной девушки имелись и счастливые, добрые свойства, и некоторая вульгарность: она не могла не видеть, что без какой-то особой причины для помощи готовность помочь может обернуться проверкой твоей философической решимости не раздражаться на владелицу миллионов, сколько бы их ни было, которая как человек, как юная девушка, как сама Кейт, возможно, просто была в растерянности и к тому же мучительно женственна. Кейт не так уж была уверена, что любит тетушку Мод настолько, насколько та этого заслуживает, а ведь денежные средства, которыми владела тетушка, были явно значительно скуднее средств Милли. Следовательно, тут было что-то другое, говорившее в пользу Милли, какое-то воздействие, которое позже станет очевидным; а покамест она решительно была столь же очаровательной, сколь странной, и странной столь же, сколь очаровательной: все это доставляло удовольствие и редчайшее развлечение, так же, между прочим, как и некоторые ценные вещицы, принять которые Кейт пришлось по безоговорочному настоянию подруги. Неделя в ее обществе при этих условиях – то есть когда Милли объявила, что эта неделя будет посвящена попечительству и утешению, и руководила этим чрезвычайно широким для ничего до сих пор не видевшей, растерянной паломницы процессом, – с самого раннего утра оказалась посвящена подаркам, подтверждению признательности, сувенирам, заверениям в благодарности и восхищении, и все это исключительно с одной стороны. Кейт тотчас же сочла уместным дать подруге понять, что ей придется отказаться от посещения магазинов до тех пор, пока она не получит гарантии, что содержимое любого магазина, куда она войдет как скромная сопровождающая, тут же не окажется у ее ног; однако надо признать, что это случилось не раньше, чем она, вопреки всяческим своим протестам, обнаружила себя владелицей нескольких драгоценных украшений и других мелочей.