Я едва не расплакалась от облегчения, почувствовав знакомое влажное прикосновение к своему носу и услышав над ухом горячее хриплое сопение. Мне было всё равно, как он сюда забрался. Я просто обняла щенка, как единственный понятный кусочек в безумной мозаике этого мира, и тесно прижалась к нему щекой.

Проснувшись на следующее утро одна, я ничуть не удивилась. Кажется, ещё немного, и я напрочь потеряю способность удивляться чему бы то ни было. Голова раскалывалась так, будто внутри поселился ёжик. И, увы, он не спал, а беспрестанно топтался, переходя из правого виска в левый, заворачивая в область лба и шебуршась в затылке. Постепенно приходили воспоминания о вчерашнем дне, точнее, вечере. Вспомнив почти все подробности (кое-какие детали пожелали остаться в тумане), я застонала и накрылась одеялом с головой. Может, сказаться больной и не выходить сегодня из комнаты? Я ведь, кажется, и вправду больна…

Сама мысль о том, чтобы столкнуться с графом, меня ужасала. Если можно умереть от стыда, то я непременно умру. А если прецедентов не было, стану первой. Я пыталась отогнать от себя мысли о вчерашнем, но память услужливо подсовывала именно тот момент, когда я сама бросилась на шею коварному соблазнителю. Стоп!

Я откинула одеяло и выпрямилась на постели (ёжик тут же возмущённо заворчал, но я твёрдо цыкнула на него). За всеми этими переживаниями я позабыла нечто куда более важное: Кенрик Мортленд презентовал мне колье, до боли напоминающее серьги Матильды. Я пожалела, что бросила его в комнате — сейчас бы как раз рассмотреть его получше. Но в тот момент мне было не до здравых рассуждений. Может, оно всё ещё там, осталось на полу? Весьма сомнительно, но проверить надо.

К тому же вернуться в комнату так или иначе придётся: третья попытка непременно должна увенчаться успехом! Но на этот раз я буду очень осторожна и прежде хорошенько удостоверюсь, что внутри действительно никого.

Другой вещью, не дававшей покоя, было отражение в зеркале. Или то, что почти стало отражением. Можно, конечно, списать всё на ту гадость, что я выпила, но я отчего-то чувствовала, что дело не в ней (кстати, ещё одно тёмное пятно на и без того заляпанной скатерти вчерашнего вечера). Тогда в чём же? Всё остальное, включая непреодолимую притягательность графа, увы, пришлось отнести на счёт собственного безволия и его мужской харизмы. Смирившись с собственной порочностью и решив впредь ничего подобного не допускать даже в мыслях, я собралась с духом и поднялась с кровати.

Платье было ужасно измято, утюжка же у меня не имелось. Я знала, что могу попросить его у миссис Меррит, на днях я видела, как она гладит шторы. Для этого ей прежде пришлось отодвинуть железную заслонку и насыпать внутрь металлического короба, похожего на корабль, угли. Но я не хотела спускаться за ним в таком виде: чувствовала я себя неважно, а зеркало показало, что выглядела я и того хуже. И я пошла на хитрость: сегодня я должна была вернуть платье Беуле, поэтому представила, что оказываю ей услугу. Закрепив эту мысль в сознании, я прижала обе ладони к бокам, и мятая ткань послушно распрямилась, а где нужно легла правильными складками. Напоследок я дотронулась кончиками пальцев до воротничка, и он захрустел, как только что накрахмаленный — об уголки почти можно было порезаться.

Ну, по крайней мере, за внешний вид меня никто не упрекнёт!

— Как вы ужасно выглядите, — сказал минуту спустя мистер Дрейк, когда я подошла к нему в коридоре.

— Почему вы здесь лежите, сэр?

— А? Что? — он растерянно обернулся на дверь в покои леди Фабианы, под которой, по всей видимости, провёл ночь.

Не ему было говорить мне о неважном внешнем виде: его подбородок покрылся отросшими небритыми колышками, обкорнанные волосы торчали в разные стороны, а полубессмысленный взгляд метался по стенам, не в силах сосредоточиться на мне.

— Почему вы спите на полу, сэр? — повторила я.

— Я? Я не спал, нет, не спал, — бессвязно забормотал он. — Мне нельзя спать: вдруг бы она меня позвала. Вдруг бы я ей понадобился…

— Думаю, леди Фабиана ещё спит, — мягко заметила я. — Вам тоже следовало бы немного отдохнуть. Давайте, я провожу вас в комнату.

Я попыталась взять его за локоть, но он испуганно отпрянул.

— Вы не понимаете! — прошептал он, бледный как полотно. — Вы не понимаете, — повторил он. — Она, она…

Он путался в словах, жестикулировал, пытаясь выразить словами то, что выразить невозможно.

— Я не хочу спать, не сейчас… я могу ей понадобиться… — твердил он.

— Тогда, может, вы голодны? Вам что-нибудь принести?

— Да, — сглотнул он, — да, — повторил уже слабее, и его глаза начали закрываться. — Арбузного супа из индейки…

Он привалился спиной к двери, окунаясь в дрёму, но тут же встрепенулся и принялся бить себя по щекам.

Мне было жаль его. Он принимал за настоящую любовь то извращённое, силой вырванное чувство, которое она породила в нём своим губительным даром.

— Я скоро вернусь, — пообещала я.

Он только кивнул.

— И позвольте вам помочь.

Я потянулась рукой к его волосам. Он сначала отшатнулся, а потом покорно подставил голову, как палачу на плахе, и вытянул шею. Проступившие на ней позвонки сделали его по-мальчишески беззащитным. Я дотронулась до короткой пряди — одной из тех, что он сам почти под корень отрезал вчера фруктовым ножом, — и закрыла глаза. Простейшее магическое действие сегодня далось со скрежетом, к горлу тут же подкатила тошнота. Но когда я разжала пальцы, его голова снова была покрыта густыми светлыми кудрями, а сам он спал, по-прежнему сидя на полу и прислонившись затылком к двери. Время от времени его веки болезненно сжимались, и было видно, как под ними шевелятся глаза, просматривая беспокойное сновидение. А потом лицо разглаживалось, и он снова был похож на повзрослевшего, только до крайности измученного амура.

Я тихонько поднялась и на цыпочках направилась к лестнице. Надеюсь, ему удастся хоть немного поспать. За один день графиня превратила его в свою покорную игрушку — бабочку, восторженно целующую языки сжигающего её пламени. И надеюсь, что он переживёт эту любовь.

Я уже взялась за перила.

— Дамиан!

Он вскочил так, будто все демоны ада воззвали к нему. Неловко пригладил волосы и оправил одежду. Так и не встав с колен, постучал в дверь.

— Я здесь, графиня, — благоговейно отозвался он и трепетно погладил деревянную поверхность.

Я вздохнула и отправилась вниз.

Самочувствие было по-прежнему ужасным. Кажется, даже мой колокольчик на дубовой доске потемнел, будто в знак солидарности. Симона странно покосилась на меня, но всё же навалила целую миску каши, прибавила ломоть сочащихся медом сот и придвинула крошечный пузатый сотейник, в котором качнулись, перекатываясь, жирные желтые сливки. Вот они-то меня и добили. Я закрыла глаза, не зная, что хуже: если меня стошнит прямо здесь или в попытке добежать до лестницы. Я не успела ничего решить — резкий стук заставил меня вздрогнуть и распахнуть глаза. Передо мной стоял гранёный стакан с бледно-желтым отваром, в котором крутились, постепенно оседая, огромные горошины с фиолетовыми прожилками.