Вероятно, из всех европейских монархов самое сильное облегчение испытала королева Виктория. Годом ранее она писала к Берти, когда тот был в Париже с Александрой, жалуясь на «роскошества, расточительность и легкомыслие» Наполеона и добавляя: «… это напоминает мне аристократию перед Французской революцией». Поистине ясновидящая королева.

Теперь, когда Франция скатилась (или вознеслась, как вам больше нравится) к республиканизму, Виктория вернулась к своей излюбленной теме в письме к старшей дочери Вики, заявив, что Берти «был увлечен этим ужасным Парижем… легкомысленным и безнравственным двором», который отличался «полным отсутствием серьезности и принципов во всем», и эта «гнилость… должна была осыпаться и рухнуть»[211]. Похоже, королева имела в виду то, что во Франции было очень весело, когда они с Альбертом наслаждались гостеприимством Наполеона и Евгении в 1855 году, но все оказалось не таким безобидным, когда она ощутила французское влияние на своего сына, будущего короля.

Берти воспринял поражение Франции как личную беду. Когда Наполеон был взят в плен при Седане и Евгении пришлось бежать от парижской толпы, в чем ей помог ее американский дантист, Берти написал удивительно проницательное письмо своему другу Чарльзу Уинн-Каррингтону.

«Я боюсь, что в Париже начнется страшная резня, если мир не будет заключен, – предсказывал Берти, добавляя, что «революция будет окончательным и неизбежным результатом. Это печальная и совсем ненужная затея. Франция еще долго не оправится от такого шока и унижения».

Сочувствуя своим «бездомным» французским друзьям, Берти, конечно, переживал и за себя. Если бы Франция погрузилась в насильственную революционную бездну, о вечеринках с шампанским пришлось бы забыть. И английский принц уже не смог бы прогуливаться по бульварам, попыхивая сигарой и пожимая руки восхищенным прохожим. В опереттах стали бы высмеиваться богатеи и императорские прихвостни, а не прусские герцогини, как раньше. И cocottes переметнулись бы от солидных английских джентльменов к пламенным революционерам. Quel désastre![212]

Но даже Берти не мог предвидеть, насколько «печальной» станет эта страница в истории Франции.

I

Много шуму наделала история о том, как Берти попался на адюльтере с английской аристократкой. Как-то летом некий сэр Чарльз Мордаунт вернулся домой в свой загородный особняк и застал свою жену, Гарриет, демонстрирующей навыки управления экипажем, запряженным двумя белыми пони. Единственным зрителем этого действа был принц Уэльский, который стоял на пороге дома, словно был его хозяином. На самом деле молодые люди не совершали ничего противозаконного, но было очевидно, что Гарриет «развлекала» Берти, оставаясь с ним наедине, и все понимали, что это означало. Ситуация была очень неловкой, потому что английские мужья, как правило, проявляли достаточно такта, чтобы уступить дорогу принцу, когда тот выходил на «охоту». Желая избежать любого намека на конфронтацию, Берти быстро простился и оставил семейную пару выяснять отношения. Что сэр Чарльз и сделал, сняв упряжь с белых пони, которых подарил Гарриет на день рождения, вывел лошадок на лужайку перед домом и застрелил их прямо на глазах у жены. Посыл был ясен – в викторианской Англии случались времена, когда мужская гордость становилась даже более важным атрибутом, чем аккуратный газон.

Душевный дискомфорт, который ощутил Берти, услышав эту историю, был таким же нестерпимым, как и его переживания о судьбах Франции в 1870–1871 годах. Его «иностранная любовница» стала жертвой вооруженных до зубов пруссаков, и Берти бы рад был вмешаться и осадить ее врагов, но приличия требовали, чтобы он оставался в стороне и смиренно наблюдал за происходящим насилием.

Не встречая сколь-нибудь серьезного международного неодобрения, пруссаки устроили хорошую взбучку сладострастной Франции, второй родине Берти. А вскоре, что еще хуже, не дожидаясь, пока Пруссия прекратит боевые действия, сами французы устроили себе жестокое изнасилование.

Самое страшное в истории XIX–XX веков групповое нападение на Париж началось почти сразу после того, как Наполеон III сдался при Седане 1 сентября 1870 года. Пруссаки ринулись на запад, в сторону Парижа, почти не встречая сопротивления плохо подготовленной французской армии. Все это в точности повторится в 1914 и 1940 годах[213]. Уже к 19 сентября столица Франции была взята в кольцо, и началась четырехмесячная осада.

В 1870 году защитить Париж было легче, чем в 1940 году, поскольку город был окружен укреплениями и более чем десятком крепостей; большинство из них представляли собой типично французские бастионы в форме звезды, которые с воздуха похожи на черепах из красного кирпича. К сожалению, когда Франция вступила в войну с Пруссией, большинство фортов осталось без вооружений, поэтому в конце лета 1870 года пушки пришлось перетаскивать из стратегически менее важных регионов или поспешно отливать в кустарных оружейных мастерских, наспех сооруженных в Париже, в том числе и в Лувре, где под рукой всегда был запас бронзы – в дворцовых залах было много скульптуры.

Тем временем в отсутствие регулярных войск, сдавшихся врагу, Париж был вынужден создавать необученные полки из гражданских лиц, которым – по законам новой республики – было разрешено избирать офицеров. Пожалуй, не лучший способ назначения командиров в условиях организации городской самообороны.

Идея равенства полов уже начинала просачиваться во французское общество, поэтому была сформирована и женская бригада, так называемые Amazones de la Seine[214]. У них была своя униформа: черные брюки с оранжевыми полосками, черная куртка с капюшоном и черная шляпа с оранжевой отделкой. Все это было в высшей степени эгалитарно, но в официальном постановлении (очевидно, написанном мужчинами) было заявлено, что наряду с защитой городских бастионов «легкими ружьями» женщины должны «оказывать комбатантам… все необходимые домашние и сестринские услуги, если только они совместимы с военной дисциплиной». Городские власти сочли необходимым указать, что дамы призваны не для того, чтобы сделать караульную службу веселым развлечением.

Когда обо всем этом услышали в модернизированной, высокообученной прусской армии, их генералы, должно быть, захихикали под своими остроконечными шлемами. Тем не менее к тому времени, как немцы расположились на постой в комфортабельном дворце Версаля и заняли многочисленные деревеньки в окрестностях Парижа, в городе насчитывалось около 400 000 официально зачисленных в ряды самообороны гражданских лиц, три четверти из них были совершенно необученными.