Д’Артаньян воспользовался минутою покоя, чтобы рассмотреть Планше, которого он не видел больше года. Умница Планше отрастил небольшое брюшко, но лицо у него пока не расплылось. Его быстрые, глубоко сидящие глаза блестели по-прежнему, и жирок, который уравнивает характерные выпуклости лица, еще не коснулся ни его выдающихся скул, выражавших хитрость и корыстолюбие, ни острого подбородка, говорившего о лукавстве и терпении. Планше сидел в столовой так же величественно, как в лавке; он предложил своему господину ужин не роскошный, но чисто парижский: жаркое, приготовленное в печке у соседнего булочника, с овощами и салатом, и десерт, заимствованный из собственной лавки. Д’Артаньяну очень понравилось, что лавочник достал из-за дров бутылку анжуйского, которое д’Артаньян предпочитал всем другим винам.

– Прежде, – сказал Планше с добродушной улыбкою, – я пил ваше вино; теперь я счастлив, что вы пьете мое.

– С божьей помощью, друг Планше, я буду пить его долго, потому что теперь я совершенно свободен.

– Получили отпуск?

– Бессрочный!

– Как! Вышли в отставку? – спросил Планше с изумлением.

– Да, ушел на отдых.

– А король? – вскричал Планше, воображавший, что король не может обойтись без такого человека, как д’Артаньян.

– Король поищет другого… Но мы хорошо поужинали, ты в ударе и побуждаешь меня довериться тебе… Ну, раскрой уши!

– Раскрыл.

Планше рассмеялся скорее добродушно, чем лукаво, и откупорил бутылку белого вина.

– Пощади мою голову.

– О, когда вы, сударь, потеряете голову…

– Теперь она у меня ясная, и я намерен беречь ее более чем когда-либо. Сначала поговорим о финансах… Как поживают наши деньги?

– Великолепно. Двадцать тысяч ливров, которые я получил от вас, у меня в обороте; они приносят мне девять процентов. Я вам отдаю семь процентов, стало быть, еще зарабатываю на них.

– И ты доволен?

– Вполне. Вы привезли еще денег?

– Нет, но кое-что получше… А разве тебе нужны еще деньги?

– О нет! Теперь всякий готов мне ссудить, я умею вести дела.

– Ты когда-то мечтал об этом.

– Я подкапливаю немного… Покупаю товары у моих нуждающихся собратьев, ссужаю деньгами тех, кто стеснен в средствах и не может расплатиться.

– Неужели без лихвы?

– О господин! На прошлой неделе у меня было целых два свидания на бульваре из-за слова, которое вы только что произнесли.

– Черт подери! Неплохо! – промолвил д’Артаньян.

– Меньше тринадцати процентов не соглашаюсь, – отозвался Планше, – таков мой обычай.

– Бери двенадцать, – возразил д’Артаньян, – а остальные называй премией и комиссионными.

– Вы правы, господин. А какое же у вас дело?

– Ах, Планше, рассказывать о нем долго и трудно.

– Все-таки расскажите.

Д’Артаньян подергал ус, как человек, не решающийся довериться собеседнику.

– Что такое? Торговое предприятие? – спросил Планше.

– Да.

– Выгодное?

– Да, четыреста процентов.

Планше так ударил кулаком по столу, что бутылки задрожали, точно от испуга.

– Неужели?

– Думаю, что можно получить и больше, – хладнокровно молвил д’Артаньян. – Но лучше обещать меньше…

– Черт возьми! – сказал Планше, придвигая стул. – Но ведь это бесподобное дело!.. А много в него можно вложить денег?

– Каждый даст по двадцать тысяч ливров.

– Это весь ваш капитал. А на сколько времени?

– На один месяц.

– И мы получим…

– По пятидесяти тысяч наличными каждый.

– Это изумительно!.. И много придется сражаться за такие проценты?

– Да, конечно, придется немного подраться, – продолжал д’Артаньян с прежним спокойствием. – Но на этот раз, Планше, нас двое, и я беру все удары на себя.

– Нет, я не могу согласиться…

– Тебе, Планше, нельзя участвовать в этом деле. Тебе пришлось бы бросить лавку…

– Так дело, значит, не в Париже?

– Нет, в Англии.

– В стране спекуляций? – сказал Планше. – Я ее знаю очень хорошо… Но позвольте полюбопытствовать: какого рода дело, сударь?

– Реставрация…

– Памятников.

– Да, мы реставрируем Уайтхолл.

– Ого!.. И за месяц, вы надеетесь?

– Беру все на себя.

– Ну, если вы, сударь, все берете на себя, так уж конечно…

– Ты прав… мне это дело знакомо… Однако я всегда не прочь посоветоваться с тобою…

– Слишком много чести… К тому же я ровно ничего не смыслю в архитектуре.

– О, ты ошибаешься, Планше: ты превосходный архитектор, не хуже меня, для постройки такого рода.

– Благодарю вас…

– Признаться, я попытался предложить это дело своим друзьям, но их не оказалось дома. Досадно, что нет больше смелых и ловких людей.

– Ах, вот как! Значит, будет конкуренция, предприятие придется отстаивать?

– Да…

– Но мне не терпится узнать подробности.

– Изволь. Только запри двери и садись поближе.

Планше трижды повернул ключ в замке.

– И открой окно. Шум шагов и стук повозок помешают подслушивать тем, кто может услышать нас.

Планше распахнул окно, и волна уличного гама ворвалась в комнату. Стук колес, крики, звук шагов, собачий лай оглушили даже самого д’Артаньяна. Он выпил стакан белого вина и начал:

– Планше, у меня есть одна мысль.

– Ах, сударь, теперь я вас узнаю, – отвечал лавочник, дрожа от волнения.

После минутного молчания, обдумав не одну мысль, а собрав все свои мысли, д’Артаньян спросил:

– Любезный Планше, ты, без сомнения, слыхал об английском короле Карле Первом?

– Разумеется, сударь. Ведь вы покидали Францию, чтобы оказать ему помощь. Однако он все же погиб, да и вас едва не погубил.

– Именно так. Я вижу, что память у тебя хорошая, любезный Планше.

– Такие вещи не забываются даже при плохой памяти. Мне рассказал господин Гримо – а ведь он не из болтливых, – как скатилась голова Карла Первого, как вы провели почти целую ночь на корабле, начиненном порохом, и как всплыл труп милейшего господина Мордаунта с золоченым кинжалом в груди. Разве такое забудешь!