Потому-то при виде надписи «Лудус магнус» на стене школы юноша гордо расправил плечи. В тринадцать лет, попав сюда неграмотным мальчишкой, о смысле надписи он лишь догадывался, а прочесть ее сумел лишь сейчас, после уроков Тарквиния. Из четырех римских лудусов их почему-то привели именно сюда — и когда центурион принялся требовать, чтобы их впустили, Ромул невесело усмехнулся.

Через миг их подкованные калиги застучали по короткому коридору, ведущему в огороженный толстыми стенами квадратный двор. Сейчас, во время послеобеденных тренировок, двор полнился десятками гладиаторов, которые боролись друг с другом или упражнялись с толстым деревянным шестом высотой в человеческий рост. Наставники расхаживали между бойцами, давая указания и выкрикивая команды. Бойцы, вооруженные плетенными из лозы щитами и деревянным оружием вдвое тяжелее обычного, кружили вокруг партнеров, обмениваясь ударами. При виде сплошь незнакомых лиц сердце Ромула дрогнуло: прежние друзья — Отон с Антонием и невысокий испанец Секст — не иначе как давно погибли. Обведя взглядом балконы, он заметил лишь зловещие фигуры лучников, готовых пресечь любое неповиновение, и ни малейшего следа Астории — нубийской возлюбленной Бренна. Ромул не удивился: Мемор наверняка уже давно продал ее в публичный дом.

Зрелище бойцов вернуло его к действительности: по арене сновали фракийцы с квадратными щитами и изогнутыми мечами, мирмиллоны в характерных шлемах с морской рыбой на гребне, тут же две пары ретиариев боролись против четверых секуторов — таких же, как некогда Ромул, воинов-преследователей. Юноша замедлил было шаг, однако в спину тут же уперлось что-то острое.

— Не стой, — рявкнул сзади легионер, подталкивая его пилумом. — Вперед, за центурионом.

Ромул, проглотив вскипевший было гнев, повиновался. Вскоре все арестанты уже стояли строем перед человеком, которого Ромул предпочел бы больше никогда не видеть. Мемор, ланиста гладиаторской школы, с годами почти не изменился — лишь чуть посмуглела кожа да слегка опустились плечи, однако замашки остались прежними: тот же приказной тон, те же издевки. У Ромула заныло под ложечкой: узнает его Мемор или нет?

— Кто у нас тут? — тягучим голосом вопросил ланиста. — Дезертиры?

— По большей части трусы, — подтвердил центурион. — Дали деру в разгар битвы.

Мемор с презрительной миной хлестнул плетью по земле.

— Значит, гладиаторов из них не выйдет. А почему этих скотов не распяли?

— Для празднеств в честь побед Цезаря не хватает людей, — рявкнул центурион. — Этих решено сделать ноксиями.

Мемор скривил губы.

— Я таким не занимаюсь.

«Только потому, что тебе это невыгодно», — презрительно подумал Ромул.

— Если возьмешь — окажешь личную услугу Цезарю, — заметил центурион, и Мемор тут же расплылся в улыбке.

— Отчего ж ты молчал? Почту за честь приготовить мерзавцев к смерти. Может, даже добьюсь от них приличного выступления. — Он обвел арестантов взглядом, не предвещающим ничего доброго, и почему-то задержался на Ромуле и Петронии. — А эти двое здесь почему?

— Один — раб, — фыркнул его собеседник. — Посмел вступить в легион.

Мемор вздернул кустистые брови.

— А второй?

— Его друг, чистый идиот. Пытался защищать раба, когда того разоблачили.

— Интересно, — протянул Мемор, шагая вдоль строя и оценивающе глядя на арестантов. Его плеть тащилась позади, ее утяжеленный хвост оставлял в песке тонкий след.

Остановившись перед Петронием, ланиста окинул его взглядом леопарда, оценивающего добычу. У ветерана в ответ презрительно дрогнули губы.

— Гордый, да? — ухмыльнулся Мемор. — Ничего, это ненадолго.

Петронию хватило ума не отвечать.

Мемор шагнул к Ромулу, который старался глядеть в сторону, чтобы ланиста его не узнал, однако тот схватил его за подбородок и повернул к себе лицом так, что Ромул вновь почувствовал себя тринадцатилетним мальчишкой. Взгляд его синих глаз уперся в темные провалы глазниц Мемора, повисла долгая тишина.

— Который из них раб? — вдруг спросил ланиста.

— Тот, кто перед тобой, — ответил центурион. Мемор нахмурил морщинистый лоб.

— Крупный нос, голубые глаза. И силач. — Он отпустил подбородок юноши и дернул вверх правый рукав его военной туники. Там, где некогда стояло клеймо раба, теперь виднелся тонкий шрам, частично прикрытый татуировкой с изображением Митры, приносящего в жертву быка. Опытный глаз без труда опознал бы рабское прошлое Ромула: навыки полевой хирургии, которыми владел Бренн, не шли ни в какое сравнение с искусством тех, кто сводил клейма богатым рабам, получившим вольную, а татуировка, сделанная за плату в Барбарикуме, могла обмануть лишь беглый неискушенный взгляд. Мемор не сомневался ни мгновения. Отступив на шаг, он окинул глазом фигуру юноши.

— Боги всемогущие, — выдохнул он, и лицо его вспыхнуло давним гневом. — Ромул?

Тот, не в силах сопротивляться, кивнул.

— Ты его знаешь? — изумленно спросил центурион.

Мемор яростно выругался.

— Он мой! Моя собственность! Восемь лет назад дал деру вместе с лучшим моим гладиатором! Убили аристократа и сбежали! Исчезли с глаз! Только слухи доносились — мол, пошли в войско Красса!

Центурион хохотнул.

— Про Красса не знаю, а в легионе Цезаря он точно служил.

— Я был в армии Красса, — процедил Ромул. — Попал в плен при Каррах, как тысячи других. Мы с другом через несколько месяцев сумели бежать.

Петроний с центурионом от неожиданности застыли на месте: кроме Кассия Лонгина и остатков его войска, никто из участников парфянских сражений не вернулся в Рим.

— С галлом-великаном? — резко обернулся к Ромулу Мемор. — Где он?

— Бренн погиб, — через силу ответил Ромул.

Ланисту эта весть явно разочаровала.

Ромул, которого при воспоминании о галле вновь захлестнула боль потери, все же не отводил глаз от Мемора — тот явно пытался не упустить свой интерес. Ромул ведь тоже был отличным гладиатором даже в свои четырнадцать лет, а теперь он взрослый мужчина, да еще повоевавший с армией, и ценность его несомненно больше.

— Уж этого-то мне отдашь? Что толку делать его ноксием? — осторожно спросил ланиста и, не утерпев, добавил: — Он ведь моя собственность.

— Не нарывайся, — рявкнул центурион. — Мерзавец вступил в армию, будучи рабом, — значит, он мой до самой смерти, будь он хоть сам Спартак. Обоих дружков гнать на арену, пусть сдохнут.

Отчаявшись вернуть себе деньги, потерянные из-за исчезновения Ромула с Бренном, ланиста разъяренно взметнул плеть перед лицом юноши:

— Проучу, навек запомнишь!

— Не тронь его, — предупредил центурион. — Цезарю нужен эффектный спектакль, а не жалкое зрелище искалеченных рабов, помирающих на арене от первого же удара.