Мы видели несколько мелких монастырей и три больших: Гумбум, Лабран и Джони, но с жизнью монахов познакомились преимущественно в Гумбуме. В этом последнем считается до 2500 монахов, которые управляются тремя чиновниками, избираемыми на три года. В Гумбуме до 5 больших храмов, из которых один с золотой крышей; но более знаменит другой, небольшой храм, в ограде которого растет чудесное дерево; по рассказам лам, листья его бывают покрыты буквами или молитвами. Дерево это выросло на месте, где был зарыт послед Зонкавы, реформатора буддизма. Другая святыня в Гумбуме – череп матери Зонкавы.

О ламах часто высказываются мнения, что это праздный народ и дармоеды. Мнение это следует принимать с ограничением. В Монголии надо различать два рода лам: одни – живущие по хошунам, в семьях, другие – в монастырях. Первые – это большею частью постриженные в детстве; не задастся ламе грамота, он и остается дома, в семье. Такие ламы, придя в возраст, иногда обзаводятся женой и детьми и занимаются хозяйством; к таким вовсе не идет название «дармоед»; остающиеся холостяками тоже пропитываются трудом собственных рук, нанимаются в рабочие при торговых караванах и т. п. На чужой счет будто бы живут те ламы, которые живут в монастырях; но и к этим не ко всем приложима эта кличка. Некоторая часть лам занимается торговлей; ни в Монголии, ни в Тибете отдельного торгового сословия нет, вся торговля сосредоточена в монастырях в руках лам (за исключением тех монастырей, где поселились торговцы-китайцы).

Затем нужно выделить тех лам, которые занимаются изучением священных книг, далее – тех, которые занимаются монастырскими ремеслами, переписыванием и печатанием книг, живописью, лепкой статуй и масок и т. п. Из остающегося процента еще нужно выделить тех бедняков, которые, будучи привлечены в монастырь набожным настроением, кое-как перебиваются среди братии, зарабатывая тем, что шьют и чинят на богатенькую братию, служат поварами, водоносами и пр. Остается небольшой процент действительных дармоедов, которые проводят время в странствованиях из монастыря в монастырь; но таких шалопаев немного, и их везде можно найти.

Не нужно упускать из виду, что в ламайских монастырях в настоящее время собрано все лучшее из народа; все те лица, которые имеют, кроме обыкновенных материальных, еще и духовные интересы, те, которые ищут знаний, люди идеи, все подобные люди идут в монастыри, и других учреждений, к которым бы они могли примкнуть, в Монголии и Тибете нет.

В Гумбуме на одном дворике с нами жило несколько лам, и все это были люди не дурные и не ленивые. Тут жил художник Гэндун, который с утра до вечера пропадал в мастерской (он трудился над барельефом из окрашенного масла) и приходил только ночевать; далее, монах, который принадлежал к ордену Джотпа, и потому мы его звали Джотпа, не зная его настоящего имени; он вечно сидел на солнышке и корпел над переписыванием книг, прижимая одной рукой к коленку лист бумаги, оригинал и баночку с разведенной тушью, а другой – водя по бумаге заостренной спичкой; он сколачивал деньжонки на дорогу, потому что собирался идти в Хлассу на поклонение тамошним святыням.

Третий монах был портной; он тоже вечно сидел с иглой в руке, и только отрывался, когда во двор входил какой-нибудь нищий или богомолец попросить милостыни; тогда он, кряхтя от боли, поднимался на свои больные ноги и ковылял в кухню за горстью муки; и как бы часто ни являлись просители, он с равною невозмутимостью, молча и медленно, направлялся на кухню. Четвертый наш сосед по келье был Ратна-Вала, веселый юноша лет 16-ти, горячий поклонник богов, бежавший в Гумбум из Ордоса тайно от родителей. Одни из этих людей пришли сюда, потому что монастырь есть в то же время и приют для убогих; другие – потому, что рассчитывают в монастырской жизни найти удовлетворение своим духовным потребностям.

Не знаю, – добрую ли память мы оставили по себе у гумбумских монахов, но сами мы о них унесли с собою недурную память.

Еще зимой 1884/85 года, которую я проводил в Сань-чуани, я слышал о знаменитом буддийском монастыре Пи-лин-сы, лежащем на берегу Желтой реки ниже Сань-чуани в расстоянии дня скорой езды. Мне рассказывали, что это диво природы и человеческих рук, что там все скалы иссечены пещерами и покрыты изображениями богов в таком большом количестве, что по-тангутски этот монастырь называется Шянба-бумлын; в буквальном переводе это значит: «Шянба десять тысяч», а по комментарию: «Шянба и десять тысяч других изображений». Шянба есть имя божества, которое у монголов известно под именем Майдари, от санскритского Майтрея, откуда иранский Митра. Почему по имени этого божества названа эта местность – будет видно из дальнейшего нашего рассказа.

Дорога к этому монастырю, говорили, убийственная. Нужно сначала из Сань-чуани ехать по большой дороге и потом свернуть с нее по горной тропинке, по которой мулы могут пройти только порожние, без вьюков. Другая дорога идет ближе к Желтой реке; по ней можно проехать с небольшим вьюком, но эта дорога гориста, то и дело приходится спускаться в глубокие овраги и выкарабкиваться из них на высокие горы. Третья дорога идет подле самой реки, которая в этом месте течет в узком ущелье. Первые две дороги, проходящие по высоким горам, к последней относятся, как железная дорога, проведенная над крышами домов европейской столицы, относится к дороге, идущей по мостовой. Дорога подле реки, то есть самая нижняя, считается самой опасной; она лепится по карнизам над пропастью, в которой с шумом катит свои волны большая и глубокая река, и нередко всадник или мул со всадником вместе летят в пучину и находят в ней свой конец. Безопаснее всего ехать по самой верхней, то есть по большой, дороге; она и ровнее других. Зато последний коротенький спуск к монастырю служит прескверным возмездием за льготы на остальном протяжении дороги. Словом, какую из трех дорог ни выбери, на всех одинаково можно намаяться, особенно если с собой есть какой-нибудь вьюк.

Из Сань-чуани мне не удалось съездить в Пи-лин-сы; осенью 1885 года, возвращаясь в Сань-чуань из провинции Сы-чуань, я должен был близко проезжать от Пи-лин-сы и потому заблаговременно постарался разузнать, с какого пункта на большой дороге, ведущей из города Лань-чжоу в Сань-чуань, удобнее всего свернуть к Пи-лин-сы. Оказалось, что из деревень, лежащих на тракту, ближе всех к монастырю деревенька Сун-чжя-чыр. Дойдя до нее, мы остановились в ней на ночлег с намерением на другой день отправиться в Пи-лин-сы.

Совершенно неожиданно для меня деревенька эта оказалась населенною окитаившимися монголами, совершенно такими же, какие населяют и знакомую нам местность Сань-чуань. Она основана лет десять с небольшим назад во время мусульманского восстания; прежняя родина здешних крестьян находится на правом берегу Желтой реки в местности Тун-шян, где есть несколько деревень, населенных монголами этого рода. Как все тун-шянские монголы, и жители деревни Сун-чжя-чыр – мусульмане. Поэтому наш спутник, лама Серен, уроженец Сань-чуани, несмотря на единство языка и племенное родство с жителями этой деревни, отнесся к ним очень недружелюбно. Десять лет, протекшие здесь со времени мусульманского восстания, были недостаточны для того чтобы заровнять ту пропасть, которую вырыл мятеж внутри здешняго населения. Многие герои того времени еще живы; многие лица, разоренные мятежом, до сей поры не поправили еще свои состояния; все еще целые деревни, даже города, даже сплошные округа лежат в развалинах, не говоря о монастырях и отдаленных кумирнях; многие помнят еще, какую цветущую картину представлял здешний край до восстания, и могут сравнить настоящее запустение с тем, что было.