–Нас теперь двадцать три боевых, как ты видишь,– произносит Тис.– Да двои стареньких, да четверо вовсю тянутся, а при удаче – нас ещё больше станет, об том нынче и праздник. Ты говоришь, вас, Последних, поменьше будет?

Хаш определённо ничего такого говорить и не думал, но тут он легко соглашается:

–Да, нас поменьше…– и тут же добавляет: – но в драке каждый стоит трёх! А старшак – девятерых!

–Мало осталось на земле орочьего племени,– говорит Штырь, завершая наконец свою работу и протаскивая хвостик шнура под плотную оплётку.– Надо друг дружки держаться… Ты, Хаш, своим расскажи, что видел. Скажи, у Штырь-Ковалей год идёт сытый. И скажи ещё: мы рады помочь, если что-нибудь нужно.

–Если у вас, например, клинков меньше, чем требуется,– подаёт голос Коваль,– то у нас излишек.

Хаш зыркает на конопатого – лицо у подлетки такое, будто сырьём синь-луковку откусил.

–Мы простоим здесь ещё больше дюжины дней,– говорит Тис.– Передашь своему старшаку.

* * *

Хильдин праздник идёт хорошо. Рыбарка опять нарядилась в красное платьишко прямо поверх тонких порток, похваливает все подарки, даже Кривдину дудку. Дудка крякает как целый утиный выводок, и любой простенький напев с нею кажется ужасно смешным. Как будто всё Хильде нравится: и охапки травы, и аккуратная почти новая ложка с завитушками на ручке («Не у Дрызги ли крадено»,– думает Пенни), и маленькая брошечка вроде янтарной – от нэннэчи Магды. Ещё ей перепадает кое-что из бывших царевичевых вещей, например, джинсовая безрукавка, которую костлявые за день успели в четыре руки расшить красными нитками по воротничку и нижнему краю, и всякоразное другое.

Уж и пляшут они обе-двои с белобрысым Марром, будто змеи в траве: смотреть жутко, и глаз не отвести. Пенелопа даже вздыхает про себя, что уж её собственное-то костистое тело никак не предназначено для такой завораживающей красоты. Оно, это тело, вообще для многого не предназначено из того, что рыбарке предстоит, но другие вещи Пенни нимало не заботят. А вот по красоте она отчего-то сейчас тоскует и завидует.

Хаш сидит между Булатами, подпевает общей песне, и вид у подлетки довольный, потому что Красавчик подарил ему какой-то старый свинокол с матерчатым чехлишком, которым уже давненько не пользуется.

Ёна зовёт Пенелопу размяться перед дракой, и она привычно готова отказаться. Но в этот самый момент вдруг замечает Мирку. Тут и слеподырому сразу ясно, что Мирка наготове и обязательно утащит чернявого плясать, как только Пенни откажется. Не то чтобы это было обидно или хоть важно. Но мысль как следует размяться перед дракой моментально становится очень разумной, и поэтому Пенни хватается за протянутую Ёнину руку. Ведь всё равно же никто на неё не будет особо смотреть, когда рядом творится змеиный танец.

Ёна говорит, что в его кровном клане умели плясать босиком прямо по пылающим углям, не обжигаясь.

Пенни не очень верит.

Но хотя сейчас никаких углей под ногами нет, ей становится отчего-то жутко, и весело, и горячо.

* * *

Под конец вечера нэннэчи потянулись спать. Марр с Хильдой уходят, обнявшись. Вскоре и старшаки загоняют домой свой сонный выводок, а гордая Руби остаётся на кошачьем посту, пока Череп неподалёку приглядывает за готовящейся дракой.

Ватажка Зелёного дома вместе с Булатами составляет девять костлявых. Билли, хоть и увечный, подраться в своё удовольствие, тем не менее, может и любит. Жабий дом принимает Хаша – для равного счёта. Место в берегу для такого случая выбрано загодя, вольное и ровное.

–Бейтесь, костлявочки,– усмехается Череп.– Только чтоб мне потом никого не штопать на ночь глядя!

И вот когда они сшибаются первым наскоком, против Пенни оказывается этот Хаш. Конечно, он меньше и намного слабей, но выучка у него злее.

Нет, Хаш не затевает подлого боя, не метит по горлу, или по глазам, или в низ живота. Да и тем ударам, от которых Пенни не успевает увернуться, всё же далеко до по-настоящему опасной силы. И всё-таки очень скоро Пенелопе делается совсем не до смеху.

Потому что Хаш неостановим.

В дцатый раз летит наземь и тут же поднимается в сторонку, чтобы снова наскочить. Бескостным угрём ползёт из захвата – и сразу бросается бить, не давая себе передышки. Не утирает раскровавленный нос, равнодушно принимает удары, молча сражается.

«Ломаю его, ломаю, а ему хоть бы по хрену…»

Это Дэй сказал про какого-то давнёшнего мертваря, и теперь Пенелопе страшно, потому что этот почти ещё орчонок против неё колотится, как заколдованный.

–Хорош, ты…– кричит Пенни.– Я же так тебя покалечу!

Хаш сплёвывает, отчаянный, злой, не унимается.

Чабха Булат замечает неладное на полмига раньше Моргана.

Из Чабхиных рук Хашу уже никак не вывернуться.

И только теперь подлетка замирает, дрожа, будто взяла его жестокая лихорадка.

–Ничья,– говорит Пенни, еле-еле вспомнив правское ор-чье слово.– Ничья не взяла! Ладно?

–Неладно!– Хаш втягивает носом воздух пополам с собственной кровью, и выходит всхлип. Из Чабхиного бережного захвата больше не рвётся – видать, давно уже из сил выскочил, да не сдавался – но вцепляется пальцами в руки Булата и выговаривает, давясь: – Как теперь старшаку скажу, что я тебя не побил?! Тебя!.. Вымеска порченного!..

Пары последних слов Пенни не знает, но смысл понять – невелик труд. Будто в глаза навозной жижей плеснули!

–Ох, малой.– говорит Череп строго.– Не дури…

–Идём, Хаш.– Голос у Чабхи верный, надёжный, как его хват, или как булатное лезвие.– Идём, рыльце умоем. Я с тобой буду говорить, а ты послушаешь.

* * *

Переведя дух, костлявые соглашаются, что драка вышла знаменитая, несмотря даже на Хашев заскок.

К Зелёному дому Пенни с Ёной шагают молчком, рядышком, и Пенни чувствует, что жаркая орчья ладонь на её плече – это сейчас хорошо, то, что нужно. А дома никуда не делась её личная занавеска – и это тоже очень хорошо.

* * *

О чём там Чаб толковал с Хашем после драки – этого Пенелопа не знает. Под самое утро Хаш налаживается потихоньку уйти, и даже почти уже выползает из-за потеснившихся ради его ночлега Булатов, но чуткий Билли просыпается и придерживает его за ногу.

Провожают разведчика трои: Тис-старшак и сами Булаты. На дорогу и для угощения прочим Последним Хашу отсыпают с полторбы вкусных сухарей и две пригоршни вяленого мяса.

–Скажешь своему старшаку: я жду,– говорит Штырь.– Мы ждём.

После того, как этот трёхнутый Хаш отчалил восвояси, многим, верно, слегка не по себе.

–Резак, ты это… ты не думай,– вдруг говорит Ёна, когда они вдвоём чистят сегодняшний улов.– Нас тут считай почти всех по первым годам от людей воротило, ещё как. Я не удивляюсь, что Хаш тебя обругал. Я удивляюсь, что он до ночи терпел… зря он это ляпнул, ясен пень.