Белые брючки, короткая тужурка, голубой разовый чепчик на кудрявой голове – Бравик сообразил, что это анестезиолог. У анестезиологов везде была своя форма одежды, они халатов не носили.

– Алексей Юрьевич… Алексей Юрьевич… – Доктор немного суетилась. – Вы сегодня не моетесь?

– Василевская Юлия Николаевна, заведующая анестезиологией, – слегка раздраженно, как показалось Бравику, представил доктора Чернов.

Он нелюбезно взглянул на Василевскую и переступил с ноги на ногу.

Все эти догонялки, переспрашивания, пререкания, нестыковки – кого в какую очередь подавать в операционную, кто моется, а кто не моется, заготовили кровь или не заготовили кровь, – все это было нормальным в общении с анестезиологами.

Так что Бравик неудовольствие Чернова понимал.

Бравик терпеливо отступил в сторону, чтобы не мешать, пока Чернов все решит с Василевской.

А после они – Бравик с Черновым – выпьют хорошего профессорского кофе.

– Так вы не моетесь? – спросила анестезиолог. Спросила опасливо, как будто ожидая разноса, зависимо спросила, анестезиологи так обычно не спрашивают.

– Юлия Николаевна, голубушка, – желчно сказал Чернов, – известно ли вам о таком малозначительном… я бы сказал – мимолетном событии, как ежегодная региональная конференция областного Урологического общества? Известно? Прекрасно. А могли ли вы предположить изменение моего операционного графика в связи с этой досадной мелочью – конференцией? Могли. Великолепно. И не составило ли бы для вас труда заглянуть в измененный в связи с вышеупомянутым, не стоящим вашего внимания эпизодом операционный график отделения? В этом графике вы, вне всякого сомнения, обнаружили бы, что на сегодня я свое участие в операционной деятельности клиники прекратил. Так что я не моюсь, Юлия Николаевна, душа моя, не моюсь. Моется коллега Авдошин со товарищи. И позвольте – я угощу кофием коллегу Бравермана.

Чернов заломил бровь, поклонился анестезиологине, открыл дверь своего кабинета и увлек туда Бравика.

Бравик терпеливо пронаблюдал эту сцену. Заведующая анестезиологией вполне могла бы сообразить, что в день, когда директор клиники занят конференцией, не надо теребить его из-за такой мелочи, как изменение операционного графика.

"Не надо суетиться, как курица на проезжей части", – сказал бы в таком случае Папа Шехберг.

Но, прикрывая за собой полированную дверь, Бравик успел заметить, что глаза докторши, дамы, вполне, может быть, дельной и работящей, наполнились от обиды слезами.

"Ничего, ничего…" – хмыкнул про себя Бравик. Он терпимо относился к раздраженным взбрыкам заведующих и профессоров. Естественно, если эти взбрыки были по делу. Хороший начальник должен быть колоритен, он имеет право на характер и закидоны. Бравик мысленно процитировал Конецкого: "Должен признаться, что капризы капитанов считаю положительным признаком свободы внутри профессии и профессионального мира. Капризность есть сигнал о том, что мужчина на капитанском мостике наконец вытеснил из себя комплекс запуганного школьника и начал утирать сопли не рукавом, а платком. То есть поверил в себя и свое право быть там, где он есть".

В кабинете Чернов самолично заварил кофе – достал из тумбочки яркий пакет, залил джезву водой из колбы, поставил на маленькую электрическую плитку.

Бравик сидел в бежевом кожаном кресле, скрестив короткие толстые ноги, и посматривал на Чернова.

Накануне, после того как ординатор Назарова привез ему билеты на поезд, суточные и командировочное удостоверение, Иван Андреевич позвонил Бравику еще раз.

– Гриша, – сказал Назаров так, будто забыл сообщить Бравику какую-то мелочь. – Гриша, я еще вот о чем тебя попрошу… Глянь-ка ты, брат, по-свежему на Алексея… Я тебе, знаешь, доверяю в этих делах. Знаешь ты толк в людях. Тут оно вот как получается – то ли брать его к нам, то ли не брать. Стручков в следующем году пойдет на пенсию. Это предрешено. Вот я и думаю про Чернова.

– Да, да, конечно, – сказал Бравик.

Он все отлично понял.

Назаров решал: протежировать ли Чернову при возможном его назначении завкафедрой урологии в Институт усовершенствования.

Терпеть Бравик не мог подобных поручений. Плевать он хотел – кто там куда подходит или не подходит. Было у него, у Бравика, свое отделение, были свои темы, и совсем неинтересна и неприятна была ему эта квазиакадемическая возня. Но были еще и добрые отношения с Назаровым, с Лораном… А поскольку Бравик оставался человеком трезвым и реалистичным, то всегда помнил: хочешь нормально пребывать в среде – соблюдай правила среды. И, соответственно, четко выполняй поручения благожелательных вышестоящих.

И пусть эмиссарства этого Бравику совсем не хотелось, но деваться было некуда, он твердо решил для себя, что когда вернется из Твери, то представит Назарову объективный отчет – хоть устный, хоть письменный.

– И вот еще что, – добавил Назаров. – Назревает у Чернова монография. Да, да, представь, не только вам с Винаровым монографии положены, периферийным коллегам тоже положены. Так вот, монографию Чернова я предложу тебе отрецензировать. Он, кстати, об этом должен догадываться…

Чернов распрямился и поставил перед Бравиком маленькую глиняную кружку.

В кружке взбухала густая коричневая пена, в кабинете ароматно запахло кофе.

– Только без сахара, – просяще сказал Чернов. – Иначе кофе не кофе. Ей-богу, не пижоню.

– Да я понимаю. Кофе… понимаю… – сказал Бравик. – Вы, Алексей Юрьевич, както строго с анестезиологом… Нет? Уж извините.

– С Юлией Николаевной-то? – хищно спросил Чернов. – Строго… Милейшей Юлии Николаевне пора целиком сосредоточиться на внуках, у нее их, если не ошибаюсь, двое. А она пьет мою кровь. И ест мою плоть. Вы, Григорий Израилевич, заполошных анестезиологов очень любите?

Нет, таких анестезиологов Бравик не любил. Таких никто не любил.

Анестезиология-реаниматология – специальность неблагодарная и широкой публике малозаметная. И очень-очень трудная. Хирурги с бешеными глазами и потными лбами, под патетическую музыку за кадром, решают свои глобальные задачи. А анестезиологи должны незаметно сделать так, чтобы оперируемый не прекратил вдруг свою жизнедеятельность. Чтоб он не уронил давление и не прекратил кровообращение, чтобы его сердечная мышца не прекратила вдруг, к вящему удивлению собравшихся, свои сокращения. И все это анестезиологам положено осуществлять несуетливо, чтобы не ранить тонкую психику оперирующего хирурга. А зудеть над ухом и отвлекать – этого анестезиологам не положено. При всем при том, что анестезиологи – общепризнанные аристократы операционной деятельности.

Умеешь эти правила соблюсти – молодец, честь тебе и почет. Не умеешь – будут разговаривать как с бобиком. Или ругаться.

– Вы не сочтите меня бесцеремонным… – с любопытством сказал Бравик. Ему еще интересно было, как Чернов ответит на его расспросы. – Но вот мне показалось, что с заведующим своим вы тоже… Запросто… Вы что – им не очень довольны?