Однажды, через несколько дней, Евгения пошла в церковь Святого Николая Орфаноса, мучаясь чувством вины за то, что до сих пор не отдала письма Катерине. Перед собой она оправдывалась тем, что не хочет расстраивать девочку. Она помолилась Панагии, чтобы та наставила ее на путь истинный.

Дома Евгения начала готовить ужин, но письма никак не шли у нее из головы. Она подняла взгляд, чтобы убедиться, что они никуда не делись, но тут заметила кое-что еще. В первый раз с тех пор, как Евгения зажгла масляную лампадку перед иконой – года четыре назад, – она погасла. Это знак. Должно быть, Господь гневается на нее за то, что она не отдает письма.

Девочки пришли домой примерно через час. Дорога из школы была длинная, они проголодались. Сразу же после ужина Евгения услала близнецов наверх и, стараясь скрыть волнение, сказала Катерине, что у нее есть кое-что для нее.

– Тебе тут письма пришли, – сказала она. – Я не открывала, они тебе адресованы, но думаю, они от твоей мамы.

– От мамы! – воскликнула Катерина. – Где они? Где?

Евгения уже разрезала веревочку и разложила письма по датам на штемпеле.

– Вот они, – сказала она и выложила их на стол двумя стопками.

Катерина смотрела на письма, охваченная внезапным страхом. Письма от женщины, которая уже стала незнакомой. Только сейчас девочка поняла, что совсем забыла ее лицо. Если бы они встретились на улице, Катерина не узнала бы ее.

Евгения начала читать письма вслух, иногда пропуская строчку-другую, когда ей казалось, что так будет лучше. Катерина уже довольно хорошо читала, но сотни страниц, исписанных наспех неровными строчками, ей было не осилить.

С десяток самых первых писем были написаны легко и весело, там упоминались всякие мелочи, случившиеся за время путешествия из Смирны в Афины. Эти письма писались без надежды, что они когда-нибудь дойдут до адресата, но тон у них был такой, словно мать и дочь отправились в увеселительную прогулку и скоро увидятся снова. На каждой странице встречались беззаботные мечтания о том, что они будут делать, когда снова окажутся вместе, о том, какие платья Зения сошьет Катерине, какую отделку подберет на чепчики и слюнявчики для малышки, и о новых темах для вышивок.

Мать писала и о том, что было с ней и Артемидой, когда они приплыли в Афины. Это было совсем не похоже на то, что пережили Катерина с Евгенией, общее было только одно: руки помощи, протянутые им благотворительными организациями.

«Без них, – писала Зения, – нам было бы не выжить».

Но ты и представить себе не можешь, где нас поселили! Это не обычный дом, вовсе нет. Это Оперный театр – одно из самых красивых зданий в Афинах. Тут ставят спектакли, только артисты там не говорят, а поют. Все певицы там в длинных платьях, и люди, что приходят смотреть, тоже всегда красиво одеты (только сейчас, пока мы все здесь живем, представлений не дают). Все тут красное и золотое: ковры красные, кресла красные и огромные красные бархатные портьеры, расшитые золотом, с такими длинными кистями, каких нигде в мире больше нет. Ты только представь, как выглядел бы дворец великана, если бы этот великан был королем, – вот в таком мы и живем сейчас. Все такое огромное, и мы будем жить в этом сказочном доме, пока нам не найдут постоянное жилье!

Жизнь в Оперном театре, если верить этим письмам, была веселой, дружной и приятной. Совершенно очарованная, Катерина слушала, как мама описывает этот дворец, населенный обычными людьми, которых пригласил туда милостивый, хотя и невероятно огромный монарх. Описание гигантских котлов, из которых им разливали суп, дополняло эту картину жизни под дружеским покровительством невидимого великана. Ни разу Зения ни словом не обмолвилась об убогой действительности.

Конечно же, мы не сидим весь день в Оперном театре. Иногда мы выходим на улицы и осматриваем Афины.

Правдиво описывать улицы переполненной людьми столицы Зения тоже избегала. Она старательно опускала такие детали, как попрошайничество и проституция – хотя для Катерины подобные беды были не в диковинку, – все больше рассказывая о широких площадях, о памятниках, которые даже дети, выросшие в Смирне, видели на картинках в книжках.

На большой скале над городом стоит одно из самых древних и знаменитых зданий во всем мире. Оно называется Парфенон, там когда-то был храм. Он нарисован на обложке книги, которая была у тебя, когда ты была маленькой. Когда солнце садится, он весь залит янтарным светом, и кажется, будто охвачен огнем.

Катерина сидела за маленьким столиком, вокруг которого вращалась вся жизнь в этом доме, и жадно впитывала каждое слово. Иногда голос делался таким близким, что казалось, это мама с ней говорит. А потом вдруг становился похожим на отдаленную мелодию, и приходилось напрягать слух, чтобы уловить ноты.

Тут и там в письмах были рассыпаны имена людей из Смирны, и кое-какие из них Катерина смутно припоминала. Вплетенные в историю жизни Зении, они снова стали близкими.

После первых десяти-двенадцати неизменно веселых писем, написанных в первые месяцы после бегства из Смирны, поток корреспонденции прервался.

Затем пошли письма с описаниями новой деревни, куда они переселились. Зения призналась, что с домом великана они расстались без всякого сожаления.

Он запустил туда столько народу, что не повернуться, а новые дома строили специально для нас, в них гораздо просторнее. Тут все как в обычной деревне – улицы, маленькие домики. Нас поселили вместе с одной женщиной и девочкой, но дети друг с другом уже неплохо поладили.

Евгения отметила этот нюанс. Выходит, дети естественно и охотно стали играть вместе, а вот матери еще не знают, уживутся ли друг с другом. Такое вынужденное соседство посторонних людей обычно никого не радует.

Один из очень немногих мужчин в этом вдовьем царстве сделал Зении предложение. Ангелос Пантазоглу жил по соседству вместе с тремя детьми (его жена умерла родами младшего).

Женщин среди беженцев было в два с лишним раза больше, чем мужчин, и Зения понимала, что ей выпала редкая возможность найти отца для своей дочери. И вот в один прекрасный день, в пятницу, она во второй раз в жизни испила из общей чаши и ощутила на голове легкое касание свадебного венца. В письме к дочери она описывала тучного священника, который так страдал от одышки, что еле-еле обошел положенные три круга вокруг алтаря.

В письмах, написанных почти через год, сообщалась новость о сыне: «Теперь у тебя и у Артемиды есть братик, конечно, и у других твоих братьев и сестер тоже».

Евгения прочитала всю пачку почти без остановок. Ей казалось, что эту повесть лучше читать подряд. Катерина ни разу не перебила, только когда Евгения перечисляла имена ее сводных братьев и сестер, повторяла за ней: Петрос, Фросо, Маргарита, а теперь еще брат, маленький Манос.

Письма всегда кончались одними и теми же словами: «Если это письмо дойдет до тебя, Катерина, надеюсь, оно вернет тебя к нам. Я рассказываю Артемиде про тебя, и она расспрашивает о тебе каждый день. Наверное, ей трудно представить, что у нее где-то далеко есть сестра».