Лицо Аделаиды снова пылало от гнева.

– Освальд! – позвала малопольская княжна. – Пан Освальд Добжиньский!

Добжинец подошел, пялясь в изумлении на разъяренную землячку-полячку.

– Чего это она, Вацлав?

Подбежала встревоженная Ядвига. Остальные тоже подтягивались.

В воздухе запахло… Нехорошо, в общем, запахло.

– Агделайда, уймись, – холодно сказал Бурцев. – Хуже ведь будет.

Агделайда Краковская униматься не желала.

– Пан Освальд Добжиньский, известно ли тебе, что твой обожаемый воевода спал с твоей женой? – звонко и торжественно объявила княжна.

– Ты бредишь, Агделайдушка? – сначала в словах пана звучало сочувствие.

– О, нет, благородный пан. Я видела все собственными глазами. Не веришь мне – спроси у Вацлава. И у Ядвиги. О заброшенной кульмской мельнице спроси. Только в глаза им смотри повнимательней, чтоб не соврали, любовнички.

Освальд нахмурился:

– Это правда?

Взгляд на Ядвигу, взгляд на Бурцева.

– Ядвига? Вацлав?

Ядвига смотрела спокойно, наивно и невинно. Бурцев так не умел.

– Ядвига тогда еще не была твоей женой, Освальд, – сказал Бурцев.

– Но она уже была моей, – сказал Освальд.

– Я об этом знать не мог. На Кульмский турнир ты, как и я, прибыл тайным рыцарем и никому не открывал ни лица, ни имени.

– Было?! – с ненавистью выдавил Освальд. – Значит, все-таки было?! И ты молчал, Вацлав?

Поляк снова глянул на Ядвигу:

– И вы вдвоем молчали? Все это время?

– Освальд, успокойся. Не горячись.

– Молчали… не говорили…

Вообще-то о таком не принято рассказывать. Тем более вспыльчивым ребятам, вроде пана Освальда. Или все же стоило обсудить это раньше? Наверное, стоило. Но…

– Что бы это изменило? Если б сказали? Ну, узнал бы ты. Ну, перессорились бы мы. Не сейчас – раньше. И кому от этого легче?

– Не говорили… Мне… Ничего…

Это была нет, не ревность даже обманутого мужа. Удивление. Недоумение. Обида. Злость. И всепоглощающая ярость.

В сторонке улыбалась малопольская княжна. Агделайда Краковская знала, как мстить. И куда бить, знала. Коварная дочь Лешко Белого попала не в бровь, а в глаз. Точнехонько.

Да, ситуевина! Бурцев сокрушенно покачал головой. Он-то за столько лет и думать забыл о той ночи на Кульмской мельнице. О ночи, проведенной в хмельном угаре и в сладких объятиях Ядвиги Кульмской – опытной мастерицы любовных утех без любви. Да, по большому счету, Бурцев никогда и не придавал случившемуся большого значения. Ну, было. По пьяни. Случайно. Когда добжиньский рыцарь еще не был связан никакими обязательствами с постельной разведчицей Ядвигой Кульмской.

Ну, так и что? Убиться теперь? В конце концов, Освальд ведь тоже, помнится, ухлестывал в своем замке Взгужевеже за Аделаидкой. Правда, без особого успеха.

И все же…

Все же Бурцев чувствовал себя сейчас препаршиво. Предатель – не предатель, подлец – не подлец, а как-то так, этак… Такое бывает. И до чего ж неприятно такое.

Крепкая мужская дружба рушилась. Из-за былого грешка одной девчонки. Из-за несдержанного язычка другой.

– Молчали… вы… оба…

Добжинец – красный, дрожащий, взбешенный – выступил вперед. Сжал кулаки. «Хорошо, что меча сейчас у Освальда нет», – пронеслось в голове Бурцева. Меч был у него, но трофейное оружие Бурцев демонстративно сунул за пояс. Небольшая – нерабочая и незаточенная – часть клинка у самой крестовины, в общем-то, позволяла носить меч вот так, по-пацанячьи, без ножен. С известной долей осторожности, конечно.

– Освальд, я не собираюсь с тобой драться.

Добжиньский рыцарь, однако, пер на него, как танк.

– Освальд, не дури! – пробасил рядом Гаврила.

Поляк даже не взглянул в его сторону. Поляк видел сейчас только Бурцева. И Ядвигу. И снова Бурцева. И снова Ядвигу.

Поляк шел врукопашную. За Освальдом топали верные своему пану Збыслав и дядька Адам. Посерьезневшие, помрачневшие. Глаза отводящие. Но готовые все же прикрыть тылы господину, коль уж начнется драка.

Елы-палы, этого еще не хватало!

– Эй, вы трое! Что, совсем белены объелись? – перед Бурцевым встал Дмитрий. Влезли и остальные. Разнимать.

Успели. Развели… Драки не вышло. Мордобой погасили в зародыше. На литвинского медведя Збыслава навалились новгородские богатыри Гаврила и Дмитрий. Против силы – двойная сила.

Дядьку Адама скрутили Бурангул и Сыма Цзян.

На Освальде тоже уже висели Джеймс и Хабибулла.

Недолго, впрочем. Рыцарь стряхнул обоих. Говорят, в состоянии аффекта в человеке пробуждается небывалая сила. Правильно, в общем-то, говорят…

Но первый – самый опасный – запал был истрачен. Пар ушел. Освальд глянул в глаза Бурцеву. Покачал головой. Процедил сквозь зубы:

– Слишком много мы с тобой пережили, Вацлав. Много дорог вместе проехали и много общих врагов изрубили. Благодари за то Бога.

– Освальдушка, не надо, успокойся, а? – попыталась приластиться к своему пану Ядвига.

Раньше ей это удавалось. Всегда. Теперь – нет.

– Уйди! – прорычал Освальд.

И ушел сам.

Вскочил в седло трофейного тевтонского коня.

– Пан Освальд! Обожди! – Збыслав и дядька Адам тоже рванулись было к лошадям.

– Назад! – страшным голосом взревел добжинец. – Не желаю никого видеть. Я уезжаю! Один! Все!

Литвин и прусс понуро отступили.

– Не поминайте лихом, чтоб вас всех… – зло крикнул на прощание шляхтич.

И что было сил стеганул коня. С пронзительным ржанием боевой жеребец ломанулся через кусты, пролетел меж деревьями. Вскоре треск ветвей и стук копыт смолкли.

– И куда он теперь, сердешный? – покачал головой Гаврила.

– А кто ж его знает? – тихонько ответил Дмитрий. – Коли не отойдет, не остынет – сгинет, как пить дать, сложит буйну головушку в немецких краях.

– Дура! – вздохнул Бурцев. – Какая же ты дура, Агделайда Краковская!

Подавленно молчала дружина.

Бурцев хмуро глянул на жену. И словно увидел ее впервые. Жена все еще улыбалась холодной надменной улыбкой. А он смотрел и думал. Думал и смотрел. А подумать было о чем.

Надо ж, как оно все обернулось…