Однако далеко не все участники съезда, даже состоящие в меньшевистской партии, были согласны с такой постановкой вопроса. Диссонансом с заслушанными ранее докладами прозвучало выступление Шпаковского. В нем он не стал деликатничать и дал крайне низкую оценку партийным функционерам, занятым в рабочем движении. "Наши партии, — заявил оратор, — не удовлетворяют уже отдельных товарищей членов партии, ибо не дают ответа на поставленные жизнью вопросы". Свою аргументацию Шпаковский начал издалека. Прежде чем перейти к текущим событиям, он вернулся на несколько лет назад, когда в условиях революции 1905 г. идея Рабочего съезда возникла впервые. Он напомнил слова, сказанные накануне Смирновым, что в период первой русской революции идея Рабочего съезда выдвигалась Аксельродом точно в такой же кризисной политической ситуации, когда рабочее движение переживало упадок. Получалось, что партийные функционеры вспоминали о Рабочем съезде только тогда, когда их собственные усилил заводили рабочее движение в тупик, но при этом вину за все переживаемые страной трудности партийная интеллигенция перекладывала на рабочих. Шпаковский отверг пренебрежительное отношение к рабочему классу и заявил, что рабочим, "способным к организованной работе и разбирающимся в политических вопросах", давно пора приступить к созданию собственно Рабочей партии, "хотя бы как результат Рабочего съезда".

Полемика разгоралась. Слово было предоставлено Глебову, и прежде известного своей принципиальной и независимой позицией. Свое выступление Глебов начал с того, что фактически обвинил меньшевистскую часть Рабочего съезда в доктринерстве и преследовании интересов собственной партии в ущерб интересам рабочих. Он категорически не согласился с узкофракционным подходом, положенным в основу докладов Смирнова и Абрамовича. По его убеждению, время требовало решительного слома не только старых организационных форм рабочего движения, о чем говорили основные докладчики, но и прежней застывшей идеологии. Начавший свое выступление за Глебовым Ю.С. Лейкин тоже не стал поддерживать официальную линию съездовского руководства. "Задача образования… Рабочего Союза неблагодарна", — заявил он. Лейкин полностью соглашался с необходимостью объединить рабочих "на почве классовой борьбы", хорошую базу для чего мог создать именно Рабочий съезд. Но он также видел, что в обществе существуют силы, стремящиеся внести новый раскол и противопоставить Рабочий съезд Советам.

Таким образом, на второй день Рабочего съезда начала вырисовываться интересная картина: сразу три докладчика с мест разошлись с позицией ораторов от партийного руководства меньшевиков. Один за другим они более или менее явно отказывались поддержать те цели, которые им предлагали одобрить — явление для подобных мероприятий нечастое. Ситуация явно выходила из-под контроля. Однако дальнейшего развития она не получила. Именно в тот момент, когда Лейкин говорил о роли Советов в революции, в помещение, где проходил съезд, ворвался отряд вооруженных людей и его работа была прервана. Так закончился первый и единственный в истории России Рабочий съезд, который его организаторы рассчитывали превратить в переломный момент всей революционной эпохи.

Что же касается последующих планов социалистической оппозиции разыграть карту независимого Рабочего съезда в дальнейшем, то они была фактически обречены. Хотя в записках некоторых участников тех событий и утверждается, что среди находящихся в большевистских застенках делегатов разогнанного съезда имелись планы их дальнейшей работы на случай освобождения кого-либо из них, никакой активизации движения уполномоченных осенью 1918 г., даже после возвращение на свободу всех основных участников Рабочего съезда, не возникает. Лозунг беспартийности и независимости рабочих организаций, так же как и лозунг Учредительного собрания, все еще время от времени возникал то тут, то там в обстановке особенно острых трудовых конфликтов, но серьезной поддержки он уже не находил. Советскому режиму, все более приобретающему черты патерналистского, к этому времени удалось нормализовать отношения со своей социальной базой. А без опоры на рабочие массы любые попытки организовать альтернативное рабочее представительство оказывались обречены. Не было будущего у Рабочего съезда и с точки зрения институционного развития революции. Так же как и движение уполномоченных, Рабочий съезд воплощал в себе принципы парламентской, а не советской формы демократии, и это сказалось на его судьбе самым непосредственным образом: попытки обмануть свою эпоху и создать в революционной России, в которой царили традиционализм и реставраторские тенденции, рабочую организацию, построенную на межклассовых принципах, не имели ни единого шанса на успех.

Ситуация, складывавшаяся в рабочих предместьях в первой половине 1918 г., свидетельствовала о росте среди рабочих агрессивных и деструктивных настроений. Создавалась взрывоопасная среда, в которой протесты принимали насильственный характер. К радикализации форм протестных выступлений подталкивали рабочих и неудачи в организации альтернативных Советам и профсоюзам организаций по типу движения уполномоченных от фабрик и заводов, Всероссийского беспартийного рабочего съезда и т. д. Крайним проявлением этих набиравших обороты процессов становится возникновение рабочего повстанчества. В годы революции и Гражданской войны рабочее повстанчество, как и повстанчество вообще, имело самую разную окраску. Наиболее распространено было красное рабочее повстанчество. Но случалось, что рабочие с оружием в руках выступали против большевиков, а иногда и в целом против советской власти. И большинство подобных случаев приходится именно на 1918 г.

Изучение рабочего повстанчества имеет фундаментальную значимость, причем не только для рабочей истории. Взгляд на причины, его порождающие, позволяет глубже понять характер революции, природу советовластия. Кроме того, изучение рабочего повстанчества необходимо для понимания механизмов "малых войн", моделирования реакции государства на очаги сопротивления экстремистского типа. Но вот парадокс, — из всех форм рабочего движения повстанчество изучено наименее полно. Причем имеется в виду не только антибольшевистское, но и красное повстанчество. Тому есть свои объяснения, но лежат они вне сферы науки: дело в том, что в 1930-е гг. сталинское руководство свернуло эту тему; многие ученые, начинавшие ее разработку, оказались репрессированы. Тем ценнее те немногие сохранившиеся работы 1920-х гг., авторы которых, как правило, непосредственные участники революционного повстанчества, сумели подняться до уровня первичных теоретических обобщений. К их числу принадлежит, например, монография М.А. Дробова, два экземпляра которой в 1974 г. чудом удалось обнаружить в спецхране. В ней делается попытка сравнить антибольшевистское и красное повстанчество, с упором, конечно, на второе.

Давая научное определение роли "малой войны" и, в частности, повстанчества в "большой" — Гражданской войне, М. А. Дро-бов писал о том, что именно участие рабочих придавало повстанчеству тех лет организованность и целенаправленность. Наиболее стойким, утверждал он, являлось то повстанчество, в котором партизаны-крестьяне связывались с рабочими. В этом случае повстанчество приобретало "твердую и четкую линию поведения, организационную ясность, целеустремленность и перспективу борьбы, сознание общности с рабочим классом и его партией". Рабочие-повстанцы, по мнению Дробова, "не распыляют своих сил, а исподволь и планомерно подготовляются к будущим боевым действиям, не давая бить себя по частям". Дробов писал о красном повстанчестве, отсюда и еще один пункт его рассуждений: "Наряду с широкой агитацией и пропагандой, — подчеркивал он, — идет их боевая работа по завоеванию и организации масс против буржуазии".