Он встал с постели, умышленно улыбаясь. Действительно, думал я, ему, по его понятиям, не в чем себя упрекать. Девушка в ночной рубашке из окна велит ему зайти.

– А двое других? – сказал я.

– Те самые? Старик, гомики, тогда и ты гомик, правда? Только не обижайся, старик. Должен же ты быть другим, видя, что мы одинаковые.

– Я не гомик.

– Ну, пускай по-твоему. В конце концов, навалились один на другого, будто один и другой большой гребаный кусок мороженого, уходить не хотели.

– Не ушли?

– Не ушли. Там сидят. Хозяин говорит, сдаст легавым.

Катерина этажом ниже явно пыталась стошнить, хотя и безуспешно. Крикнула впечатляюще умирающим тоном:

– Эмми, Эмми, мисс Эммет.

Я забыл, что мисс Эммет, если она очнется и Катерина, изобразив сильную дрожь и истерику, все расскажет, поведет себя в этом деле не столь разумно, как я. И сказал:

– Если полиция сюда явится, лучше тебе отправляться домой, или как ты там говоришь. Я больше не хочу неприятностей.

– Все ол-райт. Мама моя теперь знает немножко про старую историю про перепутанных. Я ей не стал рассказывать, что дурак гребаный Дункель привез тебя вместо меня, это вроде как бы слишком дорого стоит, если ты меня понимаешь. Я хочу сказать, мы с тобой по-настоящему одинаковые, не просто похожи, я хочу сказать, и вместе собираемся провернуть то великое чудо, мать твою. Жалко, та теперь знает, здоровая жирная страшная сука…

– Моя сестра. Слушай, давай-ка ты лучше… Я слышал теперь Катерину внизу на первом этаже, она старалась стошнить и поэтому теперь громче стонала.

– Все ол-райт. Ты же можешь велеть ей помалкивать насчет этого, пригрози двинуть в рыло, да в любом случае, скоро мы свалим отсюда и, как двое корешей, устроим большой балдеж. Я говорю, мам, свиньи звякнули Дупкелю в офис в отеле, велят меня убрать из города, им хватает делов без меня, говорят, будто меня видели на какой-то там Индиявииовата-стрит с мощной взрывчаткой в старом свертке-шмертке, а я все время в койке лежал в старом…

– Иидовинелла-стрит. На этой самой улице. Там была говядина, а не мощная взрывчатка. Слушай, иди-ка ты лучше…

По лестнице топали четыре ноги, как бы с нарушенной координацией.

– Щас пойду. На этой? Ну, ясно тогда. И они говорят, будто я говорю, что говядина, и похоже было на говядину, да они, мать твою, рисковать ничем больше не собираются. Так или иначе, мама моя говорит, что мне можно в кино сходить и машину взять, только не поздно. Я машину у отеля оставил, где повстречался с тем самым в поганой рубашке, так что вернусь щас туда. Извини за сегодняшнее, да ведь видишь, как вышло. Я хочу сказать, она тебе сестра. А ты мне корешок. Только я ж его не сунул, так что все в порядке, старик.

Его, вот именно: карлика-соучастника. Все было далеко не в порядке. Первой вошла мисс Эммет с мутными, быстро прояснявшимися глазами, за ней Катерина. Мисс Эммет продемонстрировала ожидаемое ошеломление, хоть и была подготовлена. Сходство было таким, что сперва она шагнула ко мне, но Катерина ее поправила. Не понравилось мне щелканье тех самых ножниц. Она их держала в руке, хотя они стояли на якоре у нее на поясе, лезвия открывались, защелкивались, повторяя: йях-йях.

– А это еще кто? – сказал Ллев. – Слушайте, леди, я ничего плохого не хотел, понимаете? Она сама меня позвала. Так чего я такого сделал? Вы на моем месте сделали бы то же самое.

– Это, – холодно представил я, – мисс Эммет. Можно назвать ее компаньонкой моей сестры. Можно сказать, предана моей сестре.

Потом отступил назад и стал смотреть. Я сделал для Лльва все разумно возможное, просил уйти до появления мстительной мисс Эммет, намекнул даже, что не расположен проявлять слепой братский гнев, поэтому ему повезло. И так далее. Катерина тоже отступила, впрочем, с победной усмешкой, казавшейся целиком и полностью сексуальной, как бы участницей происходившего ныне. Мисс Эммет неразборчиво изъяснялась, но ножницы артикулировали угрожающе остро.

– Шлижняк. Жаба. Жеребец хренситский.

Богарт как бы заинтересовался ее методом, но яростные глаза и губы Че были выше неполитических актов насилия.

– Убери ее, – крикнул Ллев. – Ты ж мне друг. Вели гребаной суке, пускай перестанет. Ты же мне кореш, правда?

– Нет.

Он пятился к заднему – садовому – окну, выставив обе руки перед орудием, щелкавшим йях-йях. Мисс Эммет стригнула по пальцу, пошла кровь. Ллев взвыл, ухватился за крошечную кровоточащую ранку с перепуганно вытаращенными глазами гемофила. Мисс Эммет щелкала, целясь в промежность, вступая в ту самую сферу действия трех множественных форм: ножницы, брюки, яйца. Ллев завопил:

– Старик, она сумасшедшая, мать твою.

Он забрался задом на узенький подоконник с намереньем отбрыкиваться обеими ногами. Она с портновским проворством раскроила левую штанину. Он взвыл над испорченным материалом, дико идентифицированным с нижележащей плотью. Мисс Эммет перевела теперь свое орудие в истинно единственное число. Щелкнув, смолкли челюсти, она схватила слившийся воедино дуэт, заострившийся с обоих концов, за талию, за перекрестье, кольца изумленными глазами глядели из дыр крепко сжатого кулака у большого пальца и мизинца. И при каждом движении Лльва наносила укол за уколом. Ллев собрался пойти единственным путем, выскочить в окно: там верхушка дерева, прыгай. Неуклюже перекосившись, с воем толкнул раму вверх. Мисс Эммет минимально опешила под дуновеньем холодного воздуха, а чашечки бюстгальтера наполнились бризом и затанцевали. Мисс Эммет пронзила спину, не слишком глубоко. Он к ней повернулся, ругаясь, толкаясь, включая и меня в проклятия:

– Твою мать y-y y-y свинский ублюдок убери ее y-y y-y y-y мать твою мою мать твою y-y y-y.

Она нацелилась в глаза, и инстинкт, столь часто неправый, подсказал ему, будто это жизненно важней равновесия. Размахивая перед лицом руками, он как бы утопал в спинке кресла, которого не было. И выпал, теперь громко воя, вниз головой, вверх ногами, в верхний слой садовой атмосферы. У меня на мгновенье возникло забавное убеждение, что таким, собственно, и должен быть его конец; художник, дорабатывая собственное произведение, просто стер его с полотна между окном и землей. После этого никакого Лльва, ни живого, ни мертвого. Мисс Эммет, тяжело дыша, отступила, и молвила:

– Словно. Снова. Увидела. Его отца.

Если ей хотелось быть миссис Олвин, то удалившийся актер вполне сошел бы за Освальда. Она имела в виду моего отца не при попытке инцеста, а в страхе перед ножницами. Впрочем, не время думать об этом. Я помнил, что жизнь – рисованный комикс, там внизу нечто весомое, мертвое или живое. Оттолкнул Катерину, побежал вниз по лестнице. Топоча, задыхаясь, моля Бога, чтоб не вернулась астма, я вдруг понял то, что должен был раньше понять, что имел в виду утром Гонци. Но придется с этим обождать.