Пример открытия системы зеркальных нейронов демонстрирует, как дизайн эксперимента может иметь непредвиденный и необоснованный долговременный эффект. Поскольку Риццолатти исследовал движение рук обезьян, исходное описание «зеркальных нейронов» ограничивалось соответствующей моторной областью. Если бы он изучал выражения лица, система зеркальных нейронов имела бы другую анатомическую локализацию. Не удивительно, что система зеркальных нейронов быстро расширялась по мере того, как изучались другие области мозга. В то же время когда исследователи из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе обнаружили зеркальные нейроны в средневисочной доле человека, Риццолатти открыл зеркальные нейроны в другой области височной доли обезьян (островке). Очень вероятно, что чем больше областей будет изучаться, тем больше зеркальный процесс будет трактоваться как общий нейрофизиологический феномен, широко распределенный по всему мозгу [159].

Лично я сомневаюсь, что общий зеркальный механизм ограничен двигательной активностью. Подумайте, как мы осваиваем новые идеи. Если мы слушаем беседу по радио и слышим резкую политическую критику иммиграционной политики, элементы этого разговора будут сохранены в памяти. Позже это воспоминание может быть возвращено в сознание во время размышлений о том, кто станет лучшим кандидатом в президенты. Хотя воспоминания о разговоре могли обрабатываться и храниться не в той зоне мозга, где происходят ваши размышления о президенте, обе они будут теснейше связаны друг с другом как часть нейронной сети для оценки того, какой кандидат в президенты предлагает оптимальное решение проблемы иммиграции. Если мы будем рассматривать мысли в качестве психических действий нашего разума, то наблюдения (идея, подслушанная во время беседы по радио) и наше новое психическое действие (решение, кто является лучшим кандидатом в президенты) будут возникать в одной и той же нейронной сети. Конечно, этот процесс не будет оценен в исследовании с фМРТ как проявление работы системы зеркальных нейронов, поскольку он не содержит физического двигательного акта. Но в нем будут применяться те же общие базовые принципы: наблюдение и действие будут сгенерированы одним и тем же набором нейронов. Как сказала специалист по зеркальным нейронам Симоне Шютц-Босбах: «Исследования нескольких последних лет указывают на то, что восприятие и действие, судя по всему, скорее тесно связаны, чем разделены». Если так, зеркального эффекта следует ожидать тогда и там, где присутствуют одновременно и восприятие, и физическое или психическое действие.

Мозг отзеркаливает все, что он видит и слышит. Именно так мы ориентируемся в мире. Существуют ли в действительности клетки, специально предназначенные для этой конкретной задачи, будет оставаться неизвестным, пока мы не изучим детально анатомию и физиологию каждой клетки, синапса и их взаимодействий – а это не более чем прекрасная мечта.

Отвлечемся на момент, чтобы задать вопрос: могут ли непроизвольные ментальные ощущения играть роль в том, что мы расценили как необоснованные ожидания от открытия зеркальных нейронов? Рамачандран с готовностью подтверждает, что «наше сегодняшнее понимание работы мозга сходно с тем, что мы знали о химии в XIX столетии» [160]. Но беглый взгляд на последовательность рассуждений о зеркальных нейронах возвращает нас к знакомой проблеме, касавшейся нашего «чувства уникальности».

В 2005 г. в документальном фильме PBS (Государственной службы телерадиовещания), посвященном зеркальным нейронам, Рамачандран начал свою речь с фразы: «Каждого интересует такой вопрос: что делает человека уникальным? Например, что отличает нас от человекообразных обезьян? Вы можете сказать “юмор” – мы смеющиеся двуногие – и, конечно, язык, да? Но есть и еще одна вещь – это культура. А чаще всего культура осваивается путем имитации, наблюдения за тем, как ваши наставники делают что-то» [161].

Вероятно, одной из главных движущих сил современной нейробиологии является уверенность в том, что мы уникальны и что эта уникальность может быть доказана на уровне нашей биологии. Какая ирония, если учесть, что наше собственное чувство уникальности само по себе производится нашей биологией. Наши чувства агентивности, принадлежности и ощущение уникального Я управляют как нашей потребностью в понимании собственной уникальности, так и сопутствующим чувством, что мы обладаем интеллектуальными способностями для того, чтобы собственную уникальность постичь. Это напоминает мне миф о Сизифе, где бедный старый Сизиф был приговорен целую вечность катить камень на гору, а затем наблюдать, как он скатывается вниз к подножию, чтобы начать все сначала. Если наша участь – иметь развившийся в эволюции мозг, который уверен, что он может решить проблему, созданию которой он сам послужил инструментом, то не было бы лучше для нас просто признать этот парадоксальный аспект нашей биологии, вместо того чтобы продолжать делать далеко идущие, опирающиеся на метафоры выводы о природе человека, обусловленные нашими естественными психическими ограничениями?

Возможно, еще более ироничным покажется, что мы смотрим на наличие схожих нейронных систем у обезьянки и человека, чтобы обосновать свою уникальность, особенно после того, как Рамачандран подчеркнул, что, с его точки зрения, эти самые наделенные зеркальными нейронами обезьяны не обладают чувством юмора, языком и культурой. Даже если у обезьян нет высокоразвитых языковых навыков, то как же расценивать другие виды коммуникации, существующие у прочих видов? Или язык – единственный способ коммуникации, который следует принимать в расчет? Если один из нас говорит по-английски, а другой на языке жестов, мы не воспринимаем это как фундаментальную разницу в функции и предназначении, а только различие в форме. Что до отсутствия культуры у других животных, то достаточно взглянуть на японских снежных обезьян (макак), которые учат друг друга наслаждаться, сидя в горячих источниках, лепить снежки и мыть картошку, вместо того чтобы счищать с нее грязь лапами [162]. Что до юмора, то у меня есть друг, страдающий от развившейся болезни Паркинсона. Он всегда обладал особым чувством юмора и иронией, но сейчас, когда его лицо застыло в ничего не выражающей маске, он больше не демонстрирует лицевых признаков радости. Нет смеха, морщинок вокруг глаз, ухмылки или хохота. Он спокоен, как статуя. И все же на ноутбуке он может напечатать «LOL»[44]. Если животные обладают чувством юмора, но выражают его по-другому и не имеют возможности рассказать нам о своих чувствах, мы не вправе отказывать им в способности шутить. Может быть, они смеются беззвучно, как мой друг.

Трудно представить, что бы мы думали о себе, если б могли взглянуть со стороны на те непроизвольные ментальные ощущения, которые направляют наши мысли о разуме в лабиринт безнадежных тупиков и неизбежных парадоксов. Но даже в этом случае картина разума была бы нашей идеализированной, но недостижимой целью. Хотя мы не можем выйти за пределы когнитивных ограничений, установленных этими непроизвольными ментальными ощущениями, мы, по крайней мере, можем признать ту принципиальную роль, которую они играют в выдвигаемых нами идеях о разуме. История с зеркальными нейронами должна служить поучительным уроком того, как старая добрая фундаментальная наука используется для безосновательных заявлений об уникальности человеческой природы. Если и есть что-то уникальное в человеческой природе, так это наше биологически обусловленное чувство уникальности, которое движет большей частью современных размышлений о человеческой природе.