Оценив его взгляд, Гай ограничился обращённым к Малышке нейтрально-вежливым «Доброе утро!» и попросил кофе и «что-нибудь укусить».

– Кофе хороший, – заметила Тону, подавая Гаю дымящуюся чашечку. – Настоящий, с Объединённых Островов.

А разве бывает ненастоящий кофе, подумал Гай, садясь за столик, откуда был виден экран телевизора, висевшего в углу. Хотя, говорят, раньше – до эры Покоя-и-Благоденствия – в Республике (а до этого – при диктатуре) пили какой-то хонтийский суррогат, который и кофе-то нельзя назвать. Раньше вообще много было такого, чего сейчас нельзя и представить – например, очереди или пустые полки в магазинах. Гай ничего этого уже не застал, он знал о революции только по рассказам старших, а рассказы эти были противоречивыми. Жаль всё-таки, вспомнилось ему, что исторического факультатива больше не будет – доцент Ноор умел рассказывать так, что верилось: да, так оно и было.

Засветился экран телевизора: заботливая Тону включила аппарат, невзирая на то, что в зале ресторанчика имелся только один зритель – томной парочке в углу ни до чего не было дела, а грозный муж Малышки смотрел только на свою шуструю жёнушку.

Зазвучали фанфары, и на телеэкране появились крупные буквы «Да здравствует День Единения, день мира на всём Саракше!». Ну да, конечно, ведь завтра праздник – самый что ни есть важный из всех праздников в Республике. Замелькали титры, а потом пошла хроника, которую Гай Заар видел не единожды: океан – панорама с борта самолёта, – заполненный знаменитыми белыми субмаринами Островной Империи. Только на этот раз «белые змеи» никому не угрожали: они выстроились бесконечными рядами в ожидании своего последнего погружения – по мирному договору между Республикой и Островной Империей обе стороны проводили масштабное сокращение своих вооружённых сил, и почти все подводные лодки айкров были затоплены в океане на большой глубине – это оказалось дешевле, чем резать их на металлолом. И Республика тоже выполняла принятые на себя обязательства – на экране возник тяжёлый дальний бомбардировщик, облепленный крохотными фигурками рабочих. Вспыхивали искры электросварки; на решётчатой стреле крана повис, раскачиваясь, мотор, отделённый от плоскости крыла. Лица военных и политиков, пожимавших друг другу руки; искренние улыбки (или казавшиеся искренними?), шасси противоатомного танка (со снятой башней) с прицепленным сзади многорядным плугом, пласты вспаханной земли, поднятые лемехами. И проникновенный голос диктора: «Наконец-то пришёл мир, отныне и навсегда, – живите, рожайте детей и не думайте о том, что светлый ясный день может смениться тёмной атомной ночью – этого не будет!».

Да, с этого и началась эпоха Покоя-и-Благоденствия, подумал Гай, прихлебывая кофе и глядя на экран телевизора. На разоренный материк, ещё не залечивший раны, нанесённые ядерной войной, хлынул поток заокеанских товаров и кредитов – инвесторы Благословенных Островов, не затронутых войной, накопили огромные средства и теперь охотно вкладывали их в экономику Хонти и бывшей Страны Неизвестных Отцов. Жизнь стремительно менялась к лучшему, и казалось, что всё плохое – войны, мятежи, нищета, – уже позади, и что теперь всё будет хорошо. Правда, при ближайшем рассмотрении благолепие не выглядело таким уж безукоризненным, но где и когда все люди были всем и всегда довольны?

Гай вспомнил свою прошлогоднюю поездку на Объединённые Острова – теперь это было возможно, хотя двадцатью годами раньше такое никому из обитателей материка не могло даже присниться. Он вспомнил чистый и упорядоченный мир спокойных и улыбчивых людей, называвших себя трудовниками или что-то в этом роде, точный перевод сделать было затруднительно; прекрасную природу Благословенных Островов и удивительное ощущение древности, органично вписавшейся в современность, – храмы Владыки Глубин (говорят, ему приносили человеческие жертвы) и этический кодекс островитян, совершенно непонятный жителям континента. Он вспомнил Айико Санатои, девушку-гида, сопровождавшую группу туристов с материка в поездке по островам, и то, как во время прощального вечера он с ней уединился под пальмами. С берега доносился мерный рокот прибоя, от Айико пахло цветами (а ему говорили, что от рыбоедов воняет рыбой). Гай был настойчив, и девушка, упорно сопротивлявшаяся (но не уходившая), вдруг обмякла и тихо сказала, чуть прикрыв раскосые глаза: «Я готова уступить тебе, потому что я чувствую к тебе любовь. Но на рассвете мне придётся себя убить: я из древнего рода воинов-айкров, а женщины моего рода никогда не принадлежали мужчинам до брачной церемонии – преступившие этот закон или умирали, или становились айшами, что тоже есть смерть, только не тела, а души». Айико сказала это спокойно, но так, что Гай ни секунды не усомнился: она умрёт, именно так оно и будет. И это подействовало на него, как ведро холодной воды, – чего-чего, а уж смерти ей он никак не желал. Перед расставанием они долго держались за руки и смотрели друг на друга, потом переписывались в течение нескольких месяцев (Заар всерьёз собирался этим летом снова пересечь океан и просить руки Айико у её очень строгих родителей), а потом их переписка оборвалась – Айико замолчала, и Гай не знал, что с ней случилось, и не понимал, почему она больше ему не пишет. На Благословенных Островах вообще было много непонятного: были вопросы, на которые аборигены не отвечали, и были места, куда приезжих не пускали (без объяснения причин – нельзя, и всё). Единение Единением, но айкры остались вещью в себе, и в свой мир они чужих не допускали. И запомнились Гаю слова гида, рассказывавшего о «плохих людях», живших раньше на окраинных островах Архипелага. «А где они теперь, эти плохие люди?» – спросил кто-то. «Мы их перевоспитали, – очень спокойно ответила Айико, – всех». В её словах вроде бы не было никакого двойного смысла, но Гай вдруг понял, что означает слово «перевоспитали», и ему стало жутковато.

Картинка на экране сменилась – там появился одутловатый человек, преисполненный апломба.

– Учёные нашей Республики, – возвестил он, – наконец-то раскрыли тайну «Ночной Смерти»! Болезнь вызывается вирусом, возникшим в результате радиоактивного заражения обширных территорий во время ядерной войны. В настоящее время успешно ведутся работы по созданию вакцины против «Ночной Смерти», первые образцы которой скоро поступят в продажу. Подробности вы можете узнать по телефону…

А ведь он врёт, понял вдруг Гай, дожевывая ломтик жареного хлеба, врёт нагло, и сам же верит своему вранью. Почему в нашем мире столько лжи? Почему?

Ему стало противно. Он торопливо покончил с завтраком, сказал Малышке «спасибо» и вышел.

* * *

Столица готовилась к празднику.

Выбравшись из автобуса, который довёз его до центра города, Гай попал в людской поток, заполнивший улицы. Поток бурлил на проспектах, разбивался на ручейки в переулках и закручивался водоворотами на площадях. Поток этот был цветастый и шумный; яркие краски одежд дополнялись разноцветными гирляндами воздушных шаров, развешанных на фасадах домов, а в гул голосов вплеталась музыка, рвавшаяся из репродукторов, из дверей кафе и из открытых окон. Город веселился – праздник со всеми его шествиями, концертами и фейерверками должен был начаться завтра, но уже сегодня люди торопились накинуть на себя искрящееся покрывало радости, чтобы отключиться от тягомотной повседневности, сотканной из проблем, больших и маленьких. И что с того, что проблемы эти вернутся, как только кончится праздник? День Единения есть День Единения; день, который навсегда – хотелось в это верить – перечеркнул тёмный ужас ядерной войны, врезавшийся в память поколения, эту войну пережившего и передавшего детям и внукам неизбывный страх перед возможным повторением атомного кошмара. А всё остальное – да какое это имеет значение? Что такое рост цен по сравнению с жадной пастью радиоактивного кратера, которая могла в любую минуту распахнуться на главной площади столицы и проглотить и дома, и людей? И так ли уж плоха жизнь сегодняшняя? Посмотрите вокруг: вы сыты, одеты, магазины наполнены великим множеством красивых вещей – чего вам ещё? У вас не хватает денег, чтобы пользоваться всем этим в полной мере? Заработайте, всё зависит только от вас: у нас свобода – свобода жить, и свобода умирать, если жить уже невмоготу. Всё в твоих руках – как же иначе?