Поэтому он почти ежедневно навещал Мишру, которому отвели небольшую палатку рядом с кухней. Когда Мишра не был занят уроками, он помогал готовить пищу — носил воду, разводил огонь и нарезал мясо для копчения.

Сначала дела шли не очень хорошо. В свои десять лет молодой кадир проявлял не больше интереса к языкам и математике, чем его отец. И это еще полбеды — юноша вел себя так, словно его вообще никто не смеет учить, а особенно чужестранец.

У Мишры опустились руки.

— Еще две недели — и я вернусь к рытью канав, — сказал он Хаджару однажды вечером, собирая хворост для костра.

Тот хорошо знал, что Мишра ошибается. Неудача в таком деле, как выполнение задания кадира, означала не возврат к рытью канав, а смерть. Ни он, ни Мишра не посмели спросить кадира, учили ли наследника раньше, но, судя по всему, у Мишры были предшественники — в палатке будущего кадира нашлись аргивские книги и счеты, к которым, похоже, сын вождя и не думал притрагиваться.

— Он не хочет учиться, — грустно сказал Мишра, — а я не хочу проводить свои дни в беседах с каменным изваянием. — Аргивянин глубоко вздохнул. — Его интересуют лишь сражения и подвиги его отца, да то, что совершит он, когда сам станет кадиром.

— Может быть, мне стоит поговорить с кадиром, — сказал Хаджар, но тут же тряхнул головой, осознав всю глупость подобной затеи. Вождь не стремился к новым знаниям, повелитель просто требовал, чтобы его сына выучили тому, чего не знает он. И к его требованию прилагался отточенный меч, заранее занесенный над головой всякого, кто посмеет это требование не выполнить.

— В лучшем случае он не слушает, — подвел итог Мишра. — В худшем — спит. Я однажды растолкал его, так он приказал страже меня побить. — Коренастый ученый потер плечо. — И что-то мне не хочется его снова будить.

— Жаль, я надеялся, все пойдет куда лучше, — вздохнул Хаджар.

— А я-то как надеялся! — ответил ученый. — Все кажется так… безнадежно. Я даже не знаю, что делать дальше. Эх, никудышный из меня учитель. — Аргивянин, казалось, не спал уже несколько дней подряд. «И дело тут не в тяжелой работе, — подумал Хаджар, — сейчас ему гораздо легче, чем когда он рыл канавы. Тут что-то еще. Может быть, он не находит себе места, потому что у него ничего не получается». Хаджар погрузился в раздумья.

И тут ему пришла в голову одна идея.

— Почему ты выучил фалладжи? — спросил он Мишру.

Тот удивленно поднял на него глаза.

— Что?

Хаджар продолжил:

— Ну, аргивская женщина знала наш язык, но ей-то приходилось иметь дело с Ахмалем и другими землекопами. Никто из чужестранцев не стремился ничего выучить, кроме ругательств. Насколько я знаю, даже твой брат не старался выучить фалладжи. А вот ты выучил. Почему?

— Мой брат был увлечен одними только машинами, — устало сказал Мишра. — Мне же всегда было интереснее общаться с людьми.

— И что с того? Аргивские ученики — люди не хуже других, — сказал Хаджар. — Но тебе зачем-то понадобилось выучить наш язык. Так зачем, ради чего?

Мишра пожал плечами:

— Наверное, я хотел услышать легенды вашего народа. Про джиннов, героев и принцесс. Про драконов, которых вы называете мак фава, про воинов. В переводе на мой язык все эти истории выглядели сухими, скучными, безжизненными, бескровными. А на вашем языке они как будто оживали на глазах.

— А у вас, чужестранцев, разве нет своих легенд? — спросил Хаджар. — Ну там про древние битвы и все такое.

— Конечно есть, — сказал Мишра. — Есть сказания о Сером Пирате, который разорял берега Корлиса, об аргивской королеве-воительнице, которая жила пятьсот лет назад. Есть всевозможные истории о богах, в которых верят только иотийцы и другие отсталые народы.

Хаджар улыбнулся:

— Может быть, твой юный ученик с большим удовольствием будет слушать эти истории, чем то, что ты рассказывал ему раньше. А если истории ему понравятся, то, может быть, он и язык будет не прочь выучить.

Мишра на секунду задумался, затем кивнул.

— И когда учишь его считать, используй то, что ему понятно, — продолжал Хаджар. — Помнишь, о чем тебя спросил кадир? Думаю, именно так он и научился складывать и умножать.

Мишра молча смотрел на огонь.

— Может быть, ты и прав, — сказал он, выдержав долгую паузу. — По крайней мере стоит попробовать.

— Стоит, еще как. А иначе нам обоим крышка, — сказал Хаджар. И добавил: — Кстати, научи его ругаться по-аргивски. Мне кажется, парню это понравится.

Прошло семь месяцев. Дела у ученого шли неплохо, и тощий фалладжи позволил себе расслабиться. Прошло много времени, и если вдруг что-то окажется не так, никто уже не припомнит Хаджару, что именно он порекомендовал ракика в учителя для юного наследника кадира.

В самом деле уроки Мишры, на которых теперь излагалась история Аргива и мифология Иотии, изменили сына вождя до неузнаваемости. Он прочно усвоил основы языка чужеземцев и стал даже проявлять интерес к тем аргивским обычаям, которые не были связаны с воинской доблестью.

Да и к своему рабу-учителю юноша стал относиться теплее: его стали реже бить, а потом и вовсе прекратили. По словам Мишры, сын вождя бросил привычку спать на уроках. Молодой человек начал даже проявлять симпатию к аргивскому ученому — Мишру теперь иногда освобождали от обязанностей по кухне, если ученик желал дослушать до конца начатый до обеда рассказ.

Однажды вечером Мишра пригласил Хаджара в свою палатку. Будущий кадир должен был пересказать историю о том, как сошлись в бою Серый Пират и Последний Морской Дракон. Присутствовало около дюжины человек, но только Мишра и Хаджар полностью понимали, что говорит ученик. Он пересказывал историю частями — сначала по-аргивски, затем переводил сказанное на фалладжи. Фалладжийская версия была куда цветистее, похабнее и кровавее оригинала, но Мишра не стал поправлять рассказчика.

Вскоре после этого с Мишры сняли путы, но ему по-прежнему полагалось поддерживать огонь для готовки еды в свободное от занятий время.

У Хаджара дела тоже шли неплохо. Многие мелкие племена принесли вассальную присягу сувварди. Набеги клана стали успешнее, племя процветало. То и дело сувварди захватывали купеческие караваны, принуждая их платить пошлину, а иногда и просто выкуп. Несколько аргивских поселений, расположенных на землях фалладжи, были вырезаны и сожжены, а когда аргивяне в ответ отправили в пустыню тяжеловооруженные карательные отряды, мобильные фалладжи легко ускользнули от них.

Поэтому Хаджар очень удивился, когда после очередного рейда его вызвали в шатер кадира. Кроме почетного караула в шатре никого не было. Кадир откинулся на подушки, вертя в руках что-то большое и зеленое. Хаджар вошел, опустился на колени и замер в ожидании.

— Ты знаешь учителя-ракика, — сказал, помолчав, кадир. Он не смотрел на Хаджара.