– Серп Венеры виден простым глазом. А небо… Какая величественная красота! «Открылась бездна, звезд полна! Звездам числа нет, бездне – дна!» – продекламировал Юрковский. – Можно подумать, Михайла Ломоносов побывал в пространстве… Вокруг Солнца – корона, как жемчужное облако! Ну скажите же мне, почему я не поэт? – Юрковский встал в позу и начал: – «Бездна черная…»

– «Бездна жгучая», – серьезно добавил Богдан Спицын, забежавший с вахты глотнуть кофе.

Юрковский поглядел на него с отсутствующим выражением и начал снова:

…Э-э-э… как там будет дальше?

– Отринула, – предложил Богдан.

– Молчи, презренный…

– Ну, накинула…

– Подожди… минутку…

– Там теперь задымил паровоз, – закончил Богдан самым лирическим тоном.

И никто не проронил ни слова о злосчастном приключении Быкова в мире невесомости. В планетолете снова воцарились покой, тишина, обычная, почти земная жизнь.

Быков и Дауге сидели в кают-компании за шахматами, когда вошел озабоченный Крутиков.

– Слыхали новость, ребята?

Быков вопросительно взглянул на него, а Дауге, покусывая ноготь, спросил рассеянно:

– Что там еще случилось?

– Связи нет.

– С кем?

– Ни с кем нет. Ни с Землей, ни с «Циолковским».

– Почему?

Крутиков пожал плечами, запустил руку в буфет и достал вафлю.

– И давно нет связи?

– Больше часа. – Крутиков с хрустом раскусил вафлю. – Ермаков с Богданом все перепробовали. Шарили на всех волнах. Пусто, хоть шаром покати. И что удивительно – обычно всегда наткнешься на чей-нибудь разговор. А сейчас на всем диапазоне мертвая тишина, словно на морском дне. Ни единого звука, ни единого разряда.

– Может быть, аппаратура испортилась? – предположил Дауге.

– Все три комплекта сразу? Вряд ли.

– Или антенны не в порядке?

Штурман пожал плечами. Дауге пробормотал: «Опять не все слава богу» – и смешал фигуры.

– Где Володька?

– У себя, наверное…

Быков тронул Михаила Антоновича за рукав:

– Может быть, разладился только прием и они нас слышат?

– Все может быть. Но вообще – весьма странно. Вдруг ни с того ни с сего отказали все радиоустановки сразу. Никогда еще такого не бывало. Правда, Ляхов предупреждал… Но… это, понимаешь, как-то тревожно… неуютно как-то…

Быков с симпатией посмотрел на его доброе круглое лицо с маленькими грустными глазками.

– Да… я понимаю, Михаил Антонович.

Действительно, стало очень неуютно. Смутное предчувствие несчастья овладело Быковым. Может быть, потому, что всякая, даже ничтожнейшая неприятность на межпланетном корабле представлялась ему большой бедой. Но и Крутиков, по-видимому, испытывал нечто подобное, а уж его никак нельзя было заподозрить в мнительности новичка.

– Не вешайте носа, друзья! – с наигранной веселостью воскликнул Дауге. – Пока ничего страшного не случилось, не правда ли? Ну, временно потеряна по каким-то причинам связь. Но двигатели в порядке, продовольствия достаточно, «Хиус» идет по курсу…

Крутиков вздохнул. И опять Быков понял его. Для них, детей Земли, связь была единственной живой, ощутимой ниточкой, протянувшейся к ним с родной планеты. И обрыв этой животворной ниточки, даже временный, действовал угнетающе. Быков вдруг каждой своей кровинкой ощутил глухое, невероятное одиночество «Хиуса». Десятки и сотни миллионов километров безмолвной пустоты свинцом легли на плечи, отрезали от других миров и от матерински теплой, родной Земли. Десятки и сотни миллионов километров ледяной пустоты… Эти невообразимые пропасти – вовсе не «ничто». Нет, они живут какой-то своей особой и непонятной жизнью, по каким-то непостижимым законам, сложные, коварные…

Быков взглянул на Дауге, рассеянно перебиравшего шахматные фигурки, и ему стало стыдно. Достаточно того, что он струсил тогда, перед стартом. Ведь самое страшное, что может произойти… Да почему что-нибудь вообще должно произойти?

– Новые шалости нашего возлюбленного пространства, – сказал, входя, Юрковский. – Как вам это нравится?

– Совсем не нравится, – буркнул Дауге. – Перестань паясничать! Надоело… На Земле Краюхин с ума сойдет.

– Ну, за старика бояться нечего! Голова у него покрепче, чем у нас с тобой. Мне кажется, связь исчезла потому, что участок пространства, где мы сейчас находимся, так или иначе непроходим для радиоволн. Объяснить не берусь, но… Во всяком случае, на радиоаппаратуру сваливать нечего. И тем более на антенны.

– Фантазер! – вздохнул Михаил Антонович.

– Видал? – Юрковский указал на него пальцем. – Что ни пилот, то консерватор и скептик. Ничем их не проймешь. Даже фактами.

– Ну где ты видел, чтобы пустота не проводила радиоволн?

– До сегодняшнего дня – нигде. А Ляхов видел. И я сейчас вижу, достопочтенный скептик. Тебя даже фактами не проймешь.

– Видишь?

– Вижу.

– Шиш ты видишь, Владимир Сергеевич!

– Я вижу шиш? – с подчеркнутой вежливостью спросил Юрковский.

– Ага.

Юрковский повернулся на каблуках и пошел из каюты. На пороге он остановился:

– Рекомендую всем присутствующим подняться к входу в рубку. Вам, возможно, удастся услышать кое-что интересное.

Крутиков досадливо поморщился и снова полез в буфет за вафлей. «Фантазер, фантазер», – бормотал он.

Но Дауге промолчал, а Быков в глубине души чувствовал, что прав, вероятно, все же Юрковский. Они поднялись по трапу до раскрытой двери рубки и присоединились к Юрковскому, сидевшему на ступеньке.

Из рубки доносился монотонный голос Богдана:

– Земля, Земля… Вэ-шестнадцать, почему молчите? Земля, Земля… Я «Хиус». Вэ-шестнадцать, почему молчите? Даю настройку: раз, два, три, четыре, пять…

Наступило молчание. Дауге и Быков переглянулись. Юрковский задумчиво поглаживал подбородок. Послышались щелчки каких-то переключателей. Богдан со вздохом сказал:

– Ничего, Анатолий Борисович. Тихо, как в могиле.

– Попробуйте снова на длинных волнах.

– Слушаюсь.

После минутной паузы Спицын заговорил снова:

– Ну хорошо, положим, что-нибудь не в порядке с антеннами. Но ведь такую радиостанцию, как на Седьмом полигоне, можно принимать прямо на корпус. Да и что могло бы случиться с антеннами? Ничего не понимаю! Ведь ни звука, ни шороха… Конечно, Ляхов прав. Это все наша скорость… Земля! Земля! Вэ-шестнадцать, почему молчите? Я «Хиус». Даю настройку: раз, два, три…