— Представляет королеву, — сообщил Малабала.

Я почувствовал на своих плечах тяжелые обезьяньи руки, заставившие меня опуститься на колени.

— Уук скрии уук грии гриич хоо хоо уук!

— На колени! — последовал до некоторой степени излишний перевод Малабалы.

— Уук гиббер, — продолжал капитан. Он, очевидно, выступал в роли официального спикера, или, точнее, главной говорящей обезьяны в этой компании.

— Вас не поженят немедленно. — Обезьяна говорила достаточно быстро, чтобы я мог улавливать смысл происходящего даже с задержками Малабалы. — Существуют ритуалы, которые должны быть соблюдены.

Мне не понравилось, как это прозвучало — ритуалы. Но нас не собираются поженить сейчас же? Я не знал, вздохнуть ли с облегчением или преисполниться страха. С одной стороны, думаю, я надеялся по крайней мере на быстрый конец, не говоря уже о минимуме боли. Теперь же мое будущее стало куда менее понятным.

— Гиббер уук гиббер, — продолжал объяснения капитан.

— Сначала будет ухаживание.

Ухаживание? Ну, это, во всяком случае, дело небыстрое и, каким бы оно ни было, потенциально безболезненное.

— Уук гиббер уук, — подчеркнул капитан.

— Большинство претендентов погибают во время ухаживания. Это сильно сокращает свадебные расходы.

Что ж, может, мой конец наступит даже быстрее, чем я думал. Почему же меня это не радует? Я взглянул на огромную королеву. Я явно испытывал двойственные чувства насчет всего происходящего.

— Гиббер гиббер уук уук.

— Если они не удовлетворяют ее требованиям, — голос Малабалы, будто эхо, выделил предыдущие слова капитана, — она быстро убивает их.

Поступит ли она так же и теперь? Быть может, я слишком поспешил сдаться, и теперь у меня появляется некоторый выбор? Наверное, лучше умереть человеком, чем жить обезьяньим угодником.

По-прежнему стоя на коленях, я поднял глаза и увидел, что огромная королева остановилась в нескольких шагах от меня. С этого расстояния я смог разглядеть, что покрывала на ее лице слегка просвечивают и, если всмотреться, можно различить очертания ее клыков длиной с человеческий палец. Глаза мои скользнули ниже, туда, где из-под рукавов одеяния торчали две ее громадные лапищи. Кулаки ее были величиной как раз с мою голову. Один из ее обезьяньих слуг держал на весу серебряный поднос, ожидая ее одобрения. Я видел, что на полированном металле копошится с дюжину жирных белых личинок. Она милостиво кивнула слуге, сгребла личинки с подноса одним движением ужасной лапы и отправила их в рот. Потом быстро сглотнула и, поковыряв в зубах черным от грязи когтем большого пальца, с огромным удовлетворением рыгнула.

Да, решил я, гораздо лучше будет умереть человеком, чем жить обезьяньим мужем.

— Уук уук гиббер скрии, — объявил капитан.

— Вы можете поднять глаза и увидеть свою будущую невесту.

Очередной перевод мага застал меня врасплох. Я уже вглядывался в лицо этого чудовища, не дожидаясь, когда мне об этом скажут, во всяком случае, по-человечески. Неужели в какой-то степени верно утверждение Малабалы, будто я понимаю обезьяний язык? Более вероятно, однако, что я просто понимал всю серьезность своего положения.

В этот самый миг взгляд королевы встретился с моим, и это стало для меня потрясением, равного которому я никогда прежде не испытывал. Недостаточно владея языком, я мог бы описать это лишь как безрассудный ужас, приправленный мгновениями пронзительных, жутких предчувствий и полнейшего, неприкрытого отчаяния, но столь жалкое описание слишком слабо отражало всю глубину моих чувств.

Пасть королевы скривилась под покрывалом, должно быть изображая нечто вроде улыбки.

— Уук, — заметила она.

— Предоставьте королеве оценивать вас, — отреагировал Малабала на нечто, сказанное некоторое время назад.

— Уук гриич скрии хоо, — пояснил капитан.

— Ей нравится храбрость этого ничтожного человеческого существа. — Действительно ли Малабала переводит слова королевы? — Пусть пока живет.

Итак, она пощадила меня, потому что я смотрел ей в глаза. В этот миг могущество рока ошеломило меня. Не подними я глаз мгновение назад, неужели я был бы уже вычеркнут из этой жалкой жизни? Какая ирония таится в деяниях судьбы! Разве что я предназначен для какой-то высшей цели и не должен умереть, пока цель эта не будет достигнута. Может быть, мне не суждено быть разорванным в клочья когтями этой похотливой гориллы или раздавленным под тоннами обезьяньей плоти.

При этой мысли надежда воспрянула во мне. Снова и снова мне давали понять, что я повстречался с торговцем и его компанией, чтобы стать частицей некоего великого приключения. Как мог я вновь усомниться в этом? Что ж, когда посмотришь в глаза гигантской горилле, которая вот-вот станет твоей невестой, без сомнения, можно начать сомневаться очень во многом. Но я должен был видеть дальше сиюминутных опасностей.

Жизнь носильщика многое дала мне, и следовало быть благодарным за эти дары. Улицы Багдада наделили меня смекалкой, перетаскивание тяжестей сделало сильным, а длительные периоды без еды — выносливым. Наверняка одно из этих свойств поможет мне победить.

— Уук гиббер гиббер, — настаивал капитан.

— Сначала надо обменяться песнями, — пояснил маг.

Значит, песня? Песни петь я умею неплохо, я все время сочинял их, чтобы скрасить заполненные бесконечным трудом дни. Пожалуй, слишком даже неплохо. Мне вспомнилось, как я остановился отдохнуть у роскошного дома купца Синдбада и вздумал запеть. От правды не уйти: именно песня в первую очередь и втянула меня в эти неприятности.

И теперь я должен петь для этой гигантской самки.

Даже для столь поэтической натуры, как я, это будет непросто. Пожалуй, стоило бы перечислить ее наилучшие качества. Однако при взгляде на эту зверскую рожу понятия «лучшие» или «худшие» казались неподходящими. Я решил петь обо всем; то есть обо всем, что мог разглядеть под ярдами и ярдами покрывал.

Капитан быстро пихнул меня своим весьма острым локтем. Очевидно, предполагалось, что начинать должен кандидат в женихи.

Одно я знал точно: попытка говорить по-обезьяньи уже создала мне достаточно проблем. Не стоит заходить слишком далеко и пытаться петь на обезьяньем языке.

Итак, я начал, и голос мой, возможно, не был столь сильным, как порой бывало прежде:

О, твои волосы коричневого цвета,

И кожа твоя — ах — коричневого цвета,

И вся шкура твоя лоснится.

И ладони твои коричневые,

А глаза у тебя черные,

А ногти такие грязные!

Пожалуй, это была не лучшая из моих песен, но она была сочинена под таким непомерным давлением.

— Скрии, — авторитетно заметил капитан.

Очевидно, я прошел это испытание.