«Я помню, как маршал Петен, указывая мне на окровавленные холмы под Верденом, говорил, что почти миллионы людей лежат на этих изрытых гранатами полях сражений! Миллион до того бесследно погибших людей, что ныне кости обоих противников лежат перемешанными между собою и их не отличат ближайшие родственники. Настолько огромны катакомбы во имя возрождения движения, которое пало побежденным в мрачных окопах.

Хорошо помню те времена. Находясь в глухих пущах волынского Полесья, я тоже работал над окопами. Вековые сосны падали под топором для того, чтобы проложить дороги там, где до того времени ходили только лоси. Тянулись телеграфные и телефонные провода в местностях, куда некогда заглядывали только волки и тетерева. В покрытых проволокой полях перед окопами воистину можно было заблудиться даже при ясном солнышке. Я строил убежища — и подземные, из громадных древесных бревен, и надземные, из таких же бетонных чурбанов, — чтобы в глухих пущах могли поселиться люди. Строились узкоколейки там, где до того времени плохонькая лошаденка, лениво передвигавшаяся по болотистым дорогам, удовлетворяла людские надобности. По железным дорогам и узкоколейкам катились к нам не только продовольственные припасы для выросшего среди пущи нового военного города, не только массы строительного материала, который ежедневно расходовался с криком «Еще! И еще!», но катились также и эшелоны живого военного материала — людей. Куда? Из одного окопа в другой, из одного военного города в другой — такое же случайно образовавшееся скопище солдат.

Был я в окопах; помню свой тщетный смех, когда в один прекрасный день на Стоходе только одна моя рота, производившая набег, была поддержана в своем движении двадцатью с лишним батареями разных калибров, разного вида орудий, развивавших пекло огня.

Я думал поэтому в те времена, что война не только вырождается, но дна вообще должна исчезнуть навсегда. Когда погиб главный элемент победы — движение, военная работа сделалась каким-то бессмысленным, диким методом убийства людей. Я не мог себе представить, чтобы человечество в состоянии было предпринять еще раз подобную попытку, чтобы оно еще раз захотело ломать и коверкать жизнь целых стран для питания окопов, а стратегия и военное искусство, закрывши от стыда глаза, выводили бы только цифру убитых, цифру уничтоженных существ для определения победы на основе этого кошмарного подсчета. Радовался я тогда в окопах. Значит, война исчезнет! Наконец-то покончит сам с собой этот кошмар, тяготевший над столькими людскими поколениями! Он выродится настолько, что искусство, не украшая природы войны, одним только своим видом отвратительного машинного истребления людей оттолкнет от себя даже самых горячих своих приверженцев. Война исчезнет вместе со всеми ее последствиями! Это — так думал я — принесет облегчение и моей родине — жертве войны! Но вместе с тем и жаль было мне этого небесного искусства, которым человечество на протяжении тысячелетий отмечало свое движение вперед. Военное искусство, породившее стольких великих людей, в которых непонятная сила вложила такую чародейскую мощь, что своим творчеством — победой — они порождали новые исторические творения, способные жить целые века. Найдет ли человечество другие методы ускорения своего исторического творчества? Вот вопросы, которыми я как командир бригады, заброшенной в окопы, задавался, строя свои выводы о будущем».

Этот текст Пилсудского довольно напыщен, тем не менее он недвусмысленно показывает состояние генералов Первой мировой. Война перестала в них нуждаться, им невозможно было реализовать свой творческий потенциал, они стали не нужны своим странам. Теперь побеждала не та страна, у которой самые лучшие генералы, а та, у которой большие людские ресурсы — большая возможность перемолоть их в бессмысленных атаках и контратаках. Война превратилась, как выразился генерал Фуллер, в «торговлю железом».

Сформулируем проблему: война потеряла движение и превратилась в позиционную потому, что атакующий в последнем рывке терял больше, чем достигал в результате этой атаки. Но у этой проблемы было и очевидное решение: нужно было найти способ, при использовании которого противник не мог бы наносить потерь твоим атакующим войскам, — нужно было защитить атакующих.

«Профессионалы», генералы Первой мировой, найти подходящий способ не смогли, его нашел политик — Уинстон Черчилль. Мало того, ту технику, которую нашел Черчилль для решения проблемы, генералы категорически отвергали, не желая и разговаривать с ее конструкторами.

Известен автомобиль и гусеничный трактор, — рассуждали генералы. — Автомобиль может ездить быстро и медленно, а трактор — только медленно. Известен автомобиль, укрытый броней и с пулеметами, — бронеавтомобиль. Ну зачем нужен еще и медленно движущийся гусеничный трактор с броней и пулеметами — танк?

И изобретатель танка ходил из одной генеральской приемной в другую, пока не попал к Черчиллю. Тот сразу понял, зачем войскам нужен танк. Ведь поле боя изрыто траншеями и воронками, никакой автомобиль по нему не проедет, а танк проедет! Да, Черчилль решил эту задачу войны, но… Но только в тактическом плане. То есть с помощью танков роты, батальоны и полки добивались тактических успехов — продвижения вперед на 5—10 км, но там, где их уже не прикрывал огонь своей артиллерии, стояла артиллерия противника и она мигом кончала и с танками, и с дальнейшим продвижением пехоты. Как применить танк для решения оперативных задач, генералы Первой мировой войны так и не смогли придумать.

Что касается английских и французских генералов (наши тоже оказались не лучше), то замечу, что французы так и не смогли решить эту оперативную задачу до поражения Франции в войне с немцами в 1940 г., а до английских генералов решение этой оперативной задачи стало доходить только в 1942 году.

А немцы поняли, что танк не только защищает своей броней стрелков, сидящих в нем, не только давит пулеметы, давая возможность своей пехоте приблизиться к противнику на бросок гранаты. Танк может и быстро переехать от места, к которому противник подтянул резервы, поэтому там силен и наносит тебе большие потери, к месту, где противник слаб. И прорвать его фронт в этом, слабом месте! Далее пойти вперед, а в сделанный им прорыв ворвется уже без потерь пехота, начиная выстраивать фронт окружения противника.

То есть по немецким оперативным идеям прорывали фронт и уничтожали противника танковые дивизии, а за ними занимали местность пехотные дивизии, которым порой приходилось, как жаловался Манштейн, идти по 80 км в сутки, чтобы догнать танкистов. При этом, если противник пытался прорвать фронт окружения, то немецкая пехота уже не теряла людей в атаках, а уничтожала атакующего противника на своих оборонительных позициях. Танк уменьшал саму потребность пехоты в атаках, но главное, танковые войска возрождали искусство маневра, без которого, повторю, вообще нет военного искусства.

Как вы уже увидели выше, есть генералы и историки, которые считают, что Тухачевский был такой великий полководец, такой большой стратег, что даже немцы у него учились своему блицкригу. И те, кто говорит о величии и гениальности Тухачевского как полководца, кто стонет об его отсутствии на фронтах Великой Отечественной войны, в качестве примера его исключительного дара военного предвидения обязательно приводят, что он, дескать, ратовал за создание в Красной Армии танковых корпусов. Эти люди либо совершенно не способны понять, что это за магическое словосочетание «танковый корпус», либо не хотят понять, какие именно танковые корпуса реально создавал этот стратег.