Мясо, потроха и прочие внутренности варились в котле пару часов. Потом в юрте собрались взрослые и дети. Некоторые из них принесли еще мяса для общего котла: тушки лисиц, мышей, кроликов – наскоро освежеванные, но явно немытые. Коля видел, что кое-где к мясу прилип песок, где-то запеклась кровь.

Когда настало время есть, монголы просто подходили к котлу, вылавливали оттуда мясо деревянными мисками и ели руками. Мясо они запивали чем-то вроде молока, которое разливали из покрытого капельками влаги бурдюка. Иногда, если кому-то не нравился на вкус кусок мяса, его швыряли обратно в котел, туда же выплевывали непрожеванные хрящи.

Сейбл наблюдала за всем этим с нескрываемым ужасом.

– И никто даже не помыл руки перед обедом!

– Для монголов вода обладает божественной чистотой, – объяснил Николай. – Пользуясь ею для мытья, ты ее оскверняешь.

– И как же они соблюдают чистоту?

– Добро пожаловать в тринадцатый век, Сейбл. Через некоторое время к космонавтам подошел молодой мужчина и принес миску с мясом. Коля хорошо разглядел его: блестевший на губах бараний жир был только верхним слоем в маске жира и грязи, покрывавшей лицо. Под носом была видна корка высушенных ветром соплей. Воняло от парня протухшим сыром. Он наклонился и отвязал от столбика одну руку Коли. Потом выудил из миски кусок мяса и протянул ему. Ногти у него были черные от грязи.

– Знаешь, – пробормотал Николай, – монголы, чтобы сделать мясо помягче, подкладывали его под седла. Так что этот кусок баранины, может быть, несколько дней пропитывался парами метана, вылетавшими из задницы какого-нибудь пастуха.

– Ешь давай, – процедила сквозь зубы Сейбл. – Нам нужны пептиды.

Коля взял кусок, закрыл глаза и впился в мясо зубами. Мясо оказалось жестким, у него был вкус животного жира и сливочного масла. Потом мальчишка принес пиалу с молоком. Оно оказалось с привкусом спиртного, и Коля вспомнил, что монголы вроде бы пили забродившее кобылье молоко. Он постарался выпить как можно меньше.

После еды космонавтам позволили по очереди сходить по нужде, и все время с них не спускали глаз.

Оказавшись снаружи, Николай не упустил возможности оглядеться. Во все стороны простиралась равнина, необъятная и пустая – непрерывное полотно желтой пыли с редкими пятнами зелени. По пепельно-серому небу плыли жирные тучи и отбрасывали на землю громадные тени, похожие на озера. Но по сравнению с просторами плоской и безликой земли даже небо казалось маленьким. Это было Монгольское плато, Коля запомнил это при навигационных маневрах перед посадкой. Равнина находилась на высоте не менее тысячи метров над уровнем моря, и от остальных районов Азии ее отделяли мощные природные преграды: с запада – горные хребты, с юга – пустыня Гоби, с севера – сибирские леса. С орбиты, как помнилось Коле, плато выглядело обширной, ровной, местами чуть сморщенной равниной, кое-где пересеченной нитями рек. Это напоминало небрежный набросок пейзажа. И вот теперь он здесь.

Посреди этого немыслимого простора ютилась деревушка. Круглые, замызганные и потрепанные юрты больше походили на обшарпанные валуны, чем на произведения человеческих рук. Но почему-то закопченный посадочный модуль «Союза» смотрелся здесь не слишком дико. Бегали и хохотали ребятишки, перекликались между собой обитатели соседних юрт. Коля видел животных – овец, коз и лошадей, передвигавшихся по степи свободно, без каких-либо загонов. Неподвижный воздух наполняло блеяние и ржание. Несмотря на то, что Коля оказался на восемь веков позади своего времени, и на то, что трудно было представить себе более разительный социальный контраст между ним и этими людьми (космонавт, представитель высокоразвитой цивилизации, и примитивные кочевники!), все же азы людского существования не изменились, и он попал на маленький островок человеческого тепла, затерянный посреди громадной, безмолвной пустоты равнины. Почему-то это вселяло надежду на лучшее.

В ту ночь Николай и Сейбл лежали рядом под одеялом, от которого удушливо пахло конским волосом. Со всех сторон храпели монголы. Но когда бы Коля ни приподнял голову, кто-то из них всегда не спал и сверкал глазами в полумраке, озаряемом отсветами очага. Николай почти совсем не спал. А Сейбл положила голову на Колино плечо и проспала несколько часов. Он просто поражался ее выдержке.

Ночью поднялся ветер. Юрта покачивалась и скрипела, как лодка посреди моря степей. Коля не спал и гадал, что стало с Кейси.

Позавтракав, секретарь Евмен отпустил слуг. Набросив на плечи лиловую мантию, он оттолкнул рукой тяжелый кожаный лоскут на входе в шатер и вышел.

Тучи рассеялись и обнажили чистое голубое небо, бледное, как вылинявшая краска. Жарко палило утреннее солнце. Но посмотрев на запад, в сторону моря, Евмен увидел, как там собираются и клубятся черные тучи, и понял, что грядет непогода. Даже местные жители, льнувшие к лагерю армии и продававшие амулеты и прочие безделушки, утверждали, что сроду не помнят такой погоды.

Евмен отправился к шатру Гефестиона. Прогулка получилась нелегкой. Земля расквасилась, превратилась в мягкую желтую жижу, взбитую копытами животных и ступнями людей.

Вокруг к небу поднимались дымы тысяч костров. Из шатров выходили люди, выносили промокшую и перепачканную грязью одежду и доспехи, сушили все это у огня. Некоторые сбривали щетину: приказ чисто бриться был одним из первых, отданных царем, когда он получил под командование войско отца, павшего от руки заговорщиков. Александр упорно настаивал на этом, чтобы чужака всегда можно было отличить, чтобы убийце труднее было близко подобраться к царю. Македоняне, ясное дело, ворчали и возмущались из-за этой глупой греческой выдумки. Роптали они и из-за того, что им откровенно не нравилась премерзкая, варварская страна, в которую привел их царь.

Солдаты всегда были любителями поворчать. Но когда флот впервые вошел в дельту реки, проплыв по Инду от царского лагеря, Евмен и сам испытал нешуточное отвращение: зной, вонь, тучи мошкары над заболоченной землей. Но Евмен гордился тем, как вышколил свой разум: мудрый человек продолжает делать свое дело, невзирая на погоду.

«Богоравные цари, – думал он, – тоже мокнут под дождем».

Шатер Гефестиона был роскошен, куда красивее шатра Евмена – знак особого отношения царя к ближайшему приятелю. Жилые помещения были окружены несколькими прихожими и тамбурами и охранялись отрядом щитоносцев, составлявших элиту войсковой пехоты. Они считались лучшими пешими воинами в мире.

У шатра Евмена встретил стражник. Македонянин, конечно. Он, безусловно, знал Евмена, но загородил секретарю дорогу, выставив перед собой меч. Евмен постоял несколько секунд, не двигаясь с места и глядя на стражника немигающим взглядом. В конце концов воин сделал шаг в сторону и пропустил Евмена.

Враждебное отношение македонского воина к греку-чиновнику было таким же неизбежным, как погода, хотя основано было на невежестве: разве могли эти полуварвары представить, каким образом крутятся все колеса в огромном механизме армии, что все живы, сыты, собраны и направлены куда нужно исключительно за счет скрупулезной работы секретариата под руководством Евмена! Евмен порывисто вошел в шатер и огляделся.