Было очень больно.

Бачок еще шипел, а Вербицкий уже выгреб из глубины письменного стола тяжкую кассету.

Она выглядела как-то инопланетно. Пугающе – как все абсолютно чужое. Полированный металл был прохладным и приятным на ощупь. По вороненому верху шли маленькие, изящные буковки и цифирки, означавшие невесть что: "Тип 18Фх". Ниже: "Считывание унифицировано для всех эндовалентных адаптеров".

Вербицкому стало страшно. Он вышел на кухню, в назойливо зудящей кофемолке намолол себе кофе, засыпал в кофейник, залил водой. Оставил. И потянулся к телефону.

– Привет, Леха, – сказал он внятно и безмятежно. – Узнал? Вербицкий это, Валера. Ну, конечно! Прости... да, сто лет. Некоторое время они говорили о том о сем.

– Да, черт, чуть не забыл, – спохватился Вербицкий. – Знаешь, мне одна штука нужна. Мог бы помочь?

– Какая штука? Опять импортный видик сломался?

– Смотри-ка, даже это помнишь! – засмеялся Вербицкий. – Только он был не мой... Нет, поднимай выше. Потребности масс неуклонно растут. Нужен небольшой излучатель... с эндовалентным адаптером для считывания с кассеты восемнадцать эф икс.

– Ты что, с ума сошел? – спросили там после долгой паузы. – Это же не игрушки, не бытовая электроника...

– Потому и прошу, что не бытовая, – нагло ответил Вербицкий. Он едва не запрыгал по комнате от восторга – там поняли! Что его могли понять не так, и дать не то, и это "не то" оказалось бы опасным, ему не пришло в голову – для этого он недостаточно разбирался в технике.

– Да нет, Валерка, – на том конце нерешительно мямлили, не отказывая, впрочем, сразу. – Такого даже нет, это не серийка. Нет, не могу. Имей совесть...

– Альбомы Босха и Дали тебя дожидаются, – быстро сказал Вербицкий. Там опять долго дышали.

– Полиграфия чья? – спросили затем.

– Милан.

– Милан... – прозвучало сквозь шорохи мечтательное эхо. – Валер, но ведь, помимо прочего, техника будет стоить денег, даже если... Как ты сказал? Адаптер эндовалентный?

– Угу. Собственно, у меня есть кассета, которую надо прокрутить. Можешь посмотреть сам.

– Да знаю я эти типы, их сейчас широко вводят... Если считывание унифицировано...

– Во-во, тут так и сказано.

– Позвони через недельку. Пока ничего не обещаю... Слушай, но зачем тебе? Подался с вольных харчей в ихтиологи? На этих системах изучают поведение высших рыб в полях.

– Угу, – сказал Вербицкий. – Рыб, ага. Высших.

– А что на кассете? – для очистки совести спросили там.

– Да не бойся ты, шутка одна. Сюрприз хочу другу сделать, именно ихтиологу.

– Ну, черт с тобой. Через недельку позвони.

Он нажал на рычаг и затем сразу набрал номер Инны.

Она ответила сразу, будто сидела у телефона и ждала.

– Здравствуй, – сказал он просто. – Это я. Узнала?

– Узнала, – после заминки, совсем спокойно ответила она.

– Прости, что побеспокоил в такую поздноту.

– Ничего. Ты же знаешь, мне можно звонить очень поздно.

– Никогда не посмел бы тебя затруднять лишний раз. Но мне больше не к кому обратиться. Не сердись.

– Я никогда на тебя не сержусь.

– Мне нужны Босх и Дали.

– Опять кого-то очаровываешь?

Я зачахну и умру, любимый, если ты не будешь купаться в выгребной яме. Я умою тебя своими слезами, вытру насухо гидро-пиритной гривой и, постоянно зажимая двумя пальчиками свой нос, вслух не скажу ни разу, как от тебя разит, – но, умоляю, купайся...

– Это подарок для мужчины, – честно сказал Вербицкий. Она помолчала. Затем произнесла тем же бесцветным голосом:

– Будут тебе Босх и Дали. Через три дня. Устроит?

– Разумеется! Можно даже через три с половиной!

– Я позвоню тебе, когда сделаю. Можно?

– Конечно, Инна.

– Все? Ты ничего мне больше не хочешь сказать?

– Не-ет, – с досадой поморщившись, ответил Вербицкий. – А что-то нужно? Ты мне скажи, что, и я тут же скажу, – пошутил он.

– А... – проговорила она, и он по голосу почувствовал, что она улыбнулась своей слабой, беззащитной и беспомощной улыбкой, которую он так ненавидел. – Хорошо, забудь. Только, пожалуйста, Валерик, не пей больше. Я слышу, ты пил.

Пошли гудки. Он глубоко вздохнул и положил трубку на рычаги. И выпил еще.

А в воскресенье уже шагал с огромным, тяжелым портфелем.

Симагин с утра пораньше отправился в химчистку, и Антон увязался за ним. Химчистка назревала давно, а с приближением конгресса и отпуска стала неизбежной. Симагина покачивало от хронического недосыпа. Каждое утро, с трудом раздирая глаза, он клялся и божился, что ляжет сегодня пораньше, и каждый вечер не получалось. Ну, все, думал он, слушая Антошку. Никаких сегодня чаепитий. Антона уложим – и завалюсь. Он представил, как сладко будет завалиться часов этак не позже десяти... одиннадца... та... Всегда что-нибудь мешает. Вчера, например, Ася ускакала на какой-то день рождения, а к Симагину пришел Карамышев – вечеров в институте им уже не хватало. Часов шесть кряду, сделав перерыв лишь для перекуса и для того, чтобы загнать в постель Антона, который весь вечер напролет рвался им помогать, они думали, спорили, и черкали, кроша карандаши. Ничего у них не получилось, спорь не спорь, и в начале двенадцатого им стало невмоготу. На их головах, по Асиному выражению, можно было кофе варить – так раскалились. Выражение есть, а кофе нет. Дефицит. Симагин разлил чаю, они пошабашили, и разговор пошел, к вящему симагинскому удовлетворению, про рыбалку. Как теперь было видно, своим приглашением Симагин пробил брешь в скорлупе математика, и тот раскрылся. Это было черт знает как приятно. Они протрепались бы, наверное, до утра, но тут заявилась веселая Ася, Карамышев оробел опять и удрал. Тогда Симагин сразу почувствовал, как вымотался, – он был точь-в-точь, по Валериному выражению, выжатый лимон со слабым чувством исполненного долга – и поспешно начал стелиться. Ася размашисто громыхала на кухне, недовольно бормоча: "Раз в жизни не могу прийти на все готовенькое..." Вернувшись в комнату за сервизной чашкой – вот сегодня ей вдруг не захотелось пить чай из ежедневной, – она заметила, что сервиз был задействован, и возмутилась: "Это называется, он остался, чтобы работать! Это называется, ради науки я сидела, как холостая! Это как же называется?!" Симагин, таская простыни и подушки, сонно отшучивался. "Знаю я теперь вашу работу, – брюзжала Ася, с чашкой в руке разгуливая, как привязанная, за Симагиным по квартире и время от времени прихлебывая. – Работать он остался. Там такие девочки, а он тут – с лысым мужиком... Симагин, ты мне лучше скажи сразу честно ты кого больше любишь – нежных девочек или лысых мальчиков? Симагин подхихикивал, глаза у него слипались. Ася поняла, что он отключается, и сразу сменила тон, поспешно допила чай и, как Антошку, стала Симагина укладывать. Симагин уложился мгновенно, а она, вспомнив про хозяйство, даже зашипела и уселась спарывать пуговицы с подлежащей чистке одежды. Симагин засыпал и опять просыпался, слушал, как она дудит и бубнит себе под нос. "Чтоб тебя", – урчала она, пиля какую-то особенно неподатливую нитку; улыбался от чувства уюта и опять задремывал. Потом он проснулся от взгляда – Ася светлой статуэткой стояла у постели и ждала, когда он почувствует и проснется. Увидев, что он открыл глаза, она робко попросила разрешения полежать с ним рядышком. Я буду тихонько-тихонько. Можно? Симагин разрешил. С полминуты она действительно вела себя обещанно – только с бесконечной осторожностью, едва касаясь, рисовала что-то у него на груди подушечками пальцев, – а потом не выдержала, разумеется: уселась, подтянув колени к подбородку, и начала. А у них бельчонок дома живет, представляешь? И не в клетке, не в колесе, а по квартире скачет, веселый такой, рыжий! Провода погрыз. К людям сам пристает – на спинку опрокидывается и требует, чтобы пузень щекотали. Пушистый, ушастенький такой, хвостатенький! И она принялась руками показывать, какой он ушастенький, а всем остальным – какой он хвостатенький. Глаза у нее сверкали звездами. Валентина такую пеньюрашку отхватила – я сразу подумала: вот бы тебе понравилось! Совершенно безнравственный: прозрачный-прозрачный, и две пуговки всего, одна на груди, другая вот тут, чуть шагнешь, и он вразлет. По твоей милости, между прочим, меня за одинокую приняли! Один хмырь все танцевал со мной... Ну-ну, и что дальше, подозрительно спросил Симагин, слегка просыпаясь. А ничего, посмеивалась она. Целоваться хотел. До дому меня подвез. Такой интеллигентный, непьющий, с машиной... Ты что, с ума сошла? Конечно, сошла. Знаешь, как торопилась? Думала, ты волнуешься, почему не иду, от окошка к окошку скачешь. Нет, погоди, Аська, – он что, тебе понравился? Здра-асьте! С каких это пор мне кто-то нравится? Я тебе русским языком говорю – к тебе торопилась. А тут человек предлагается. Думаешь, мне интересно одной в первом часу трамвай искать? Авантюристка ты, Аська... А ты не знал? В детстве я всегда была миледи. Черта лысого меня Д'Артаньян догонял!