Около десяти часов в ее дверь постучала Шриссула. Ей с Мирто захотелось пригласить ее в «Кав-Валезан». Расположенный на другой стороне бульвара ресторан славился своим фирменным блюдом — запеченной с сыром картошкой. Павлина насмешливо спросила:

— Вы хотите растолстеть еще больше?

— Павлиночка, уже пять минут, как я вышла в отставку и больше любовью не занимаюсь, — отшутилась Шриссула, как всегда, когда речь шла о ее весе. — Мне, знаешь ли, уже шестьдесят пять лет! Фу-у-у-у!

Истинное значение этого звука было известно только ей одной: она умела посмеяться над собой при случае, даже если остальные не были в настроении к ней присоединиться. За пять лет пребывания в Женеве она поправилась на десять килограммов, но это нисколько не мешало ее интимной жизни.

— Он любит меня такой, какая я есть, — защищалась Шриссула всякий раз, когда Мирто или Павлина начинали ей пенять, что она много ест. Ее сестра, тоже прибавившая в весе, уже дала мужчинам от ворот поворот.

— Ну, тогда пошли толстеть! — воскликнула Павлина.

За столом Павлина сомневалась, стоит ли рассказывать сестрам о своей слежке за седовласой женщиной. Однако все же рассказала. В конце концов, а что такого произошло? Ничего особенного, просто совпадение. Сколько детей родилось на свет двадцать восьмого апреля 1958 года? Тысяча? Две? Десять тысяч? Может быть, миллион? И что из этого?

— Ты понапрасну терзаешь себя, — сказала ей Шриссула.

— Почему бы ей себя не терзать? — возразила Мирто. — Это ее жизнь!

— Это не жизнь, а прошлое, — настаивала ее сестра. — Она должна перевернуть страницу.

— Но прошлое — это и есть жизнь.

— Да ты еще смеешь философствовать! — воскликнула Шриссула.

— Ничего я не философствую, я просто знаю. Мы — это наши воспоминания. Твой муж Яннис, твой второй муж Павлос, футболист Лефтерис, с которым ты занималась любовью на овощах в подсобке, — это все твои воспоминания. А завтра ты наверняка будешь вспоминать своего профессора.

— Почему это я буду его вспоминать?

— Потому что он с тобой так кувыркается, что ему недолго жить осталось.

Сестры заразительно расхохотались.

— Это все ты, моя Шриссула. Это твоя жизнь. Это то, что не забывается. А для Павлины жизнь — это Арис и Андриана. Правда, моя Павлина? Павлиночка? Ты с нами?

— Простите? — с трудом вернулась к действительности Павлина.

Она улыбалась сестрам, думая о том, как может выглядеть девушка, которой через четыре дня исполнится семнадцать лет.

— Вот почему, — продолжала Мирто, — Павлина думает о своей Андриане. И однажды сможет перевернуть страницу.

— Плати по счету и уходим, — сказала Шриссула сестре. — Я объелась.

Они молча пересекли бульвар. В лифте Шриссула спросила Павлину:

— Хочешь, я с тобой побуду?

— Неплохо бы было…

Пятница, двадцать пятое апреля 1975 года

В три часа дня Павлина под предлогом заказа на переделку от госпожи Юг вышла из ателье и медленным шагом направилась вверх по бульвару Карл-Вогт. Она миновала проспект дю Майль, добрела до кинотеатра «Ле Пари», а там вдруг прибавила скорости, пересекла площадь Цирка и поднялась по улице Трей. Дойдя до площади Бур-де-Фур, резко остановилась.

«Я должна забыть об этих глупостях раз и навсегда», — сказала она самой себе.

История с днем рождения просто нелепа. Что за глупость эта слежка! Если это откроется, ее лишат вида на жительство и выдворят из страны. И куда ей деваться в таком случае?

Однако эти уговоры ничего не дали. Павлина, не торопясь, пошла вверх по улице Шарль-Галлан, достигла улицы дю Мон-де-Сион, пересекла бульвар и увидела кафе-кондитерскую. Из-за столика перед кассой открывался отличный вид на парадный подъезд дома Перренов.

Не отрывая взгляда от входной двери, она нащупала рукой стул, села и заказала чай. Ей пришло в голову, что очень горячий, долго остывающий чай — это неплохой повод для того, чтобы провести за этим столиком как можно больше времени.

Машина, остановившаяся у тротуара перед кондитерской, закрыла Павлине обзор. Из машины вышла девушка и направилась к дому. Павлина видела ее со спины. На девушке было темно-синее габардиновое пальто. Через пять минут она вышла из дома и направилась в сторону кондитерской. Теперь Павлина смогла рассмотреть ее лицо. Это была, вне всяких сомнений, Антонелла: маленького роста, тоненькая, но с большой грудью, даже пальто не могло скрыть этого обстоятельства. Очень смуглая кожа и густые, слегка волнистые черные волосы придавали ей южный, даже несколько простонародный вид. Но посадка головы, тонкие, правильные черты и выражение лица говорили о том, что девушка происходит из хорошей семьи. Павлине, несмотря на все старания, не удалось рассмотреть цвета ее глаз.

На плече у девушки висела большая сумка из светло-бежевой ткани с боковым карманчиком, на котором были пришиты три темно-коричневые кожаные буквы: СЦВ.

Дойдя до кондитерской, девушка вдруг перешла на быстрый шаг, бегом пересекла бульвар де Транше, затем улицу Фердинан-Одлер и вскочила в только что подошедший автобус номер один, следовавший по кольцу вокруг всего города. Не успела Павлина встать из-за столика, как автобус уехал.

«Андриана стала молодой женщиной», — подумала Павлина.

Она ничего не сказала Шриссуле.

Суббота, двадцать шестое апреля 1975 года

Павлина закончила работу около семи часов вечера. Ей захотелось прогуляться, и она, сама не зная как, очутилась на улице Бур-де-Фур. Тут слезы навернулись ей на глаза. Понурив голову, она медленно поплелась домой.

Через два дня Андриане исполнится семнадцать лет. Она восхитительна. Стройная, очаровательная, грудь несколько великовата, но черты лица тонкие и правильные. Девушка из хорошей семьи. Семьи, известной всем Афинам.

Воскресенье, двадцать седьмое апреля 1975 года

Часов в десять утра сестры зашли за Павлиной. Основным их развлечением по воскресным дням являлись прогулки, достаточно непродолжительные, чтобы не вызывать утомления. Маршруты были отработаны до совершенства, тем более что было их всего два: либо по набережной левого берега озера, либо по набережной правого.

— Мы хотим пройтись до Женев-Пляж, — объявила Шриссула. — Пойдешь с нами?

Значит, сегодня это будет левый берег и набережная Гюстав-Адор, часовая прогулка под руку, точно такая же, какую она могла бы совершать с Андрианой по набережным Вьё-Фалере.

Все трое привыкли вышагивать по боковой дорожке, там, где стоящие на катках лодки создают ощущение деятельной жизни и контрастируют со строгостью зданий, расположенных вдоль набережной. На обратном пути они заходили в какой-нибудь итальянский ресторанчик в квартале О-Вив и наслаждались изысканной кухней, время от времени прерывая трапезу глубокомысленными замечаниями типа: «Да, неплохо все-таки у нас в Женеве…»