Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я бы рекомендовала в левом углу, это место у нас резервировано для ценителей.
Низкая, смахивающая на подростка, и никакой красоты или света не было в ее лице. Она разговаривала с знакомым акцентом, употребляя слова, которым выучиваются девушки ее типа.
— Нездешний? — спросила она.
— Да!
— Но вы кажетесь мне ужасно областным.
— Я издалека, — сказал Бруно, опешив на момент от такого нового пользования словом ”областной”.
Девушка не выразила никакого удивления. Она принесла джин с соленой закуской и сказала:
— Надеюсь, вам у нас понравится. Есть новая программа, лилипуты из Сингапура. Две милые парочки.
Бруно выпил и налил еще.
— А певичка где? — спросил он.
— Я, — сказала девушка, — пою в антрактах. И лилипутам песенку сочинила.
Слова, которыми он век не пользовался, шли Бруно на язык, и он радовался сбереженным старым словам.
В баре прибывало народу. Негромкие шепотные звуки наполнили помещение шелестом и запахом нового платья.
— Поехал — и вот я здесь, — сказал он себе словно невзначай.
За ширмой появились певцы. Это были четверо темнокожих лилипутов, одетых в синюю униформу. Они вышли на эстраду. В приглушенном свете они казались еще более крошечными. Заиграл саксофон, издав протяжный вопль, и лилипуты дружно принялись отбивать чечетку.
— Ну, разве не милашки? — спросила девушка.
Саксофон понесся с переливами. Лилипуты со стуком разбежались в стороны; за ними метался маленький прожектор. Обнаружилось, что бар вовсе не так мал, каким он казался со стороны входа. Переполнены были все углы.
— Простите, я вас где-нибудь не видела?
— Нет, этого не может быть.
— Но один раз точно, так мне кажется. А может быть, ошибаюсь.
Бруно рассмеялся:
— Я уехал отсюда очень много лет тому назад.
— Раз так, значит ошиблась. — Она спрятала лицо. — Вечно я ошибаюсь.
— Мы все делаем ошибки, — утешительно сказал Бруно.
— Но я отличаюсь этим. — Была какая-то прелесть в этой скромной откровенности. — Откуда вы? — снова попробовала она разведать.
— Из Иерусалима. Если вам это что-нибудь говорит.
— Момент, — сказала девушка. — Одну минуту. Кажется, начинаю соображать. Значит, вы, как бы это сказать…
— Попросту скажем, еврей.
Девушка и рот раскрыла.
— Так я и знала, — сказала она, прыснув со смеху.
— Что вы знали?
— Было у меня такое чувство. — Она взяла его за руку. — Я тоже, как бы это сказать… бабушка моя была еврейка, Региной ее звали. Не хотите ли провести со мною вечер в другом месте?
— С удовольствием.
— Еще две песни, и я здесь свое отработала. Я вижу, что лилипуты вошли в раж. Пускай делают свое. Хозяин угостил их сверх меры. Вчера ленивы были жутко. Хозяин из них веревки вьет.
Лилипуты куролесили. Гости покатывались со смеху и швыряли им леденцы и монеты; под конец они уцепились за потолочные балки и в таком положении запели фривольные песенки.
— Странно, как быстро они выучили немецкий.
— Сколько лет вы работаете тут?
— Кажется, лет шесть. Я не пошла в гимназию. Отец считал, что я неспособная к учебе. Правда, я не слишком старалась. Вы меня за это не осудите?
Сумбурная музыка закончилась. Девушка вскочила на эстраду и запела про розы и про любовь. Лилипуты, соскользнув с потолочных балок, скучились в углу, и с трудом переводили дух. Хозяин бара поднес им напитки с соломкой, и они, сидя, посасывали с серьезным видом, утирая свои потные крошечные лбы.
Первое отделение окончилось. Девушка надела узкий жакет и направилась к выходу. Бруно был уже пьян. В мозгу его клубились алкогольные пары. Вечер был ясный, и яблоневый цвет осыпался легко, как снег. Ничто не изменилось, подумал он, и деревья тоже с тем же легким наклоном в южную сторону.
— Где вы живете?
— На станции, в ”Веселой лошади”.
— Далеко. У меня своей комнаты больше нету. Экономлю. Комнаты в последние годы стали безумно дорогие; а мне ведь нужна комната с отдельным входом. Я люблю мужчин смешанной породы.
— Они чем-нибудь отличаются?
— Не знаю. Чистокровные австрийцы — хамы. Разве не верно?
— А тех тут много? — поинтересовался Бруно.
— Считанные. Один мне попался месяц тому назад. Молодой парень, замкнутый до ужаса. Нахлестался коньяку, от выступления лилипутов пришел в ярость и поколотил хозяина. Скандал был, настоящий скандал; с виду не скажешь, что не чистокровный австриец, но я догадалась. Австриец не станет пить так, как он пил. С годами учишься различать. Так куда пойдем?
— Куда хотите.
— Раз воля моя, то я бы хотела погулять вдоль реки. Давно там не гуляла. В школе, мне кажется, это называлось экскурсия на лоно природы. Или я ошибаюсь? Если я ошибаюсь, вы меня поправьте.
— И что с тех пор?
— С тех пор не гуляла. У мужчин здесь нету любви к природе.
— А курортники не приезжают сюда?
— Очень редко. Кроме нашего бара, нет аттракционов. Вы сказали Иерусалим, не так ли? Мне кажется, что его зовут Святым городом. Ошибаюсь? Поправьте, если ошибаюсь. Никогда не была сильна в истории.
— Нет, верно.
— Бабка Регина говорила, что евреи добры к людям. От нее у меня это колечко. Кстати, как вас зовут?
— Бруно.
— Мое имя Брунгильда. Близкие люди зовут меня Гиль. Разве не красиво на реке в такое время? Бабка Регина была очень богатая женщина. У всех евреев большие деньги. Вы поправьте меня, если ошибаюсь. Отец говорил, чтобы мы не щеголяли бабушкиным богатством. Разве богатство считают за порок? Поправьте меня, если ошибаюсь.
— Все верно.
— Я рада. Но вы почему грустный?
— Устал, — сказал Бруно и притянул ее к себе. Она зарылась к нему в пальто и поцеловала его в шею.
— Грустные они, полукровки, но я их люблю. Бабка Регина была особенная женщина. Человек должен расширять свой кругозор, говаривала она. У нас таких слов не употребляли. Отец говорил, что у бабки Регины свои слова. Вы меня прощаете?
— За что?
— За то, что у меня нет комнаты.
— Ну, и что из того? Погуляем.
— Я бы хотела вас отблагодарить.
— За что?
Бруно знал их прекрасно: и дурость, и наивность, и лукавство
