– Здорово, если так нравится, – ответил охранник.

Я попрощалась и пошла прочь, всего лишь раз оглянувшись через плечо. Охранник все стоял на пороге своей наблюдательной будки и, когда я обернулась, помахал мне рукой.

Бревно, на котором я сидела, было тяжелым, как свинцовая болванка, и пахло смолой. Под высоким серым цилиндром возвышавшейся на холме водонапорной башни в море дугой уходила песчаная отмель. Во время прилива она полностью скрывалась под водой.

Я хорошо помнила эту отмель. В самой середине ее внутреннего изгиба можно было найти особенные ракушки, которые на берегу больше нигде не встречались.

Ракушки были толстые, гладкие, крупные – с фалангу большого пальца – и почти всегда белые, хотя иногда попадались розовые или персиковые. Формой они напоминали маленькое ухо.

– Мама, эта девушка так там и сидит.

Я лениво подняла взгляд и увидела маленького, перепачканного песком ребенка, которого оттаскивала от воды худая, с птичьими глазами женщина в красных шортах и блузке в красно-белой горошек на бретельках.

Я не рассчитывала, что на пляже окажется столько отдыхающих. За десять лет моего отсутствия на здешних песчаных берегах, словно безвкусные грибы, выросли вычурные синие, розовые и светло-зеленые летние домики, а серебристые самолеты и сигарообразные дирижабли уступили место реактивным лайнерам, сотрясающим крыши ревом двигателей при взлете или посадке в аэропорту на другом берегу залива.

Я оказалась единственной девушкой на берегу в юбке и на высоких каблуках, и мне пришло в голову, что я, наверное, привлекала внимание. Через какое-то время я сняла свои лакированные черные туфли, потому что они глубоко увязали в песке, и с радостью подумала, что после моей смерти они останутся стоять здесь, на отливающем серебром бревне, указывая на море, словно компас для потерянных душ.

Я нащупала в сумочке коробочку с лезвиями. Потом подумала, какая же я дура. Лезвия у меня были, а вот теплой ванны – нет.

Я прикинула, а не снять ли мне комнату. Среди этих летних домиков наверняка есть какой-нибудь пансион. Но у меня не было багажа. Это вызовет подозрения. К тому же в пансионах постояльцам вечно нужно в ванную. Я едва успею залезть в ванну, как кто-нибудь начнет колотить в дверь.

Чайки, стоявшие на длинных тонких ногах у самого края отмели, мяукали, как кошки. Затем одна за другой взмыли вверх на своих пепельных крыльях и, плаксиво крича, сделали круг у меня над головой.

– Тетенька, вам бы лучше уйти, вот-вот прилив начнется. – Маленький мальчик присел на корточки в нескольких метрах от меня, взял круглый лиловый камень и запустил его в воду.

Море поглотило его с громким всплеском. Мальчик принялся собирать камешки, и я слышала, как они сухо звякали у него в руке, словно монеты.

Он швырнул плоский камешек по мутной зеленой поверхности, и тот отскочил семь раз, прежде чем исчез из виду.

– А ты что домой не идешь? – спросила я.

Мальчишка запустил еще один камень, потяжелее. Тот утонул после второго отскока.

– Не хочется.

– Тебя же мама ищет.

– Не ищет. – В его голосе слышалось беспокойство.

– Если пойдешь домой, я дам тебе конфету.

Мальчишка подошел поближе.

– А какую?

Но, даже не заглядывая в сумочку, я знала, что в ней лишь ореховая шелуха.

– Я дам тебе денег, чтобы купить конфет.

– Ар-тур!

И вправду на отмели показалась женщина. Ноги ее разъезжались и вязли в песке, и она явно ругалась, поскольку ее губы бесшумно двигались в перерывах между строгими, властными выкриками.

– Ар-тур! – Она приложила ладонь ко лбу, словно это помогало ей разглядеть нас в сгущающихся прибрежных сумерках.

Я чувствовала, как интерес мальчишки ко мне исчезает по мере приближения его матери. Он сделал вид, что не знает меня, пнул ногой несколько камней, словно что-то искал, и исчез.

Я вздрогнула. Под моими босыми ногами лежали холодные безжизненные камни. Я тоскливо подумала об оставшихся на берегу черных туфлях. Волна отпрянула назад, словно рука, затем снова накатила и коснулась моей ноги.

Казалось, что промозглая сырость поднимается с самого дна, где слепые белые рыбы плыли сквозь полярный холод на тусклое свечение друг друга. Я увидела разбросанные, словно надгробья, акульи зубы и китовые слуховые кости.

Я ждала, словно море могло принять за меня решение.

У моих ног обрушилась вторая волна, лизнув меня белой пеной, и холод сковал мои лодыжки какой-то жуткой, предсмертной болью.

Мое тело содрогнулось, предчувствуя подобную смерть.

Я подняла сумочку и зашагала по холодным камням туда, где мои туфли несли стражу в лиловом предвечернем свете.

– Ну конечно, его убила собственная мать.

Я посмотрела на рот парня, с которым Джоди хотела меня познакомить. У него были пухлые розовые губы и детское личико, выглядывавшее из-под пышных выгоревших белокурых волос. Звали его Каль, и мне показалось, что это сокращение от чего-то, но я не могла сообразить, от чего именно, разве что от Калифорнии.

– А почему ты так уверен, что именно она его убила? – спросила я.

Каль выставлял себя этаким умником, и Джоди сказала мне по телефону, что он очень классный и мне понравится. Мне стало интересно, понравился бы он мне, будь я той, прежней Эстер. Определить это было невозможно.

– Ну, сначала она говорит: «Нет-нет-нет», – а потом: «Да».

– Но ведь затем она снова утверждает «Нет-нет».

Мы с Калем лежали рядышком на полотенце в оранжево-зеленую полоску на грязном пляже по другую сторону болот в Линне. Джоди и Марк, парень, с которым она встречалась, купались в море. Каль не хотел купаться, ему хотелось поговорить, и мы спорили о пьесе, в которой один молодой человек узнает, что у него болезнь мозга, и получил он ее потому, что его отец крутит романы с разными вертихвостками. В самом конце его мозг, который медленно размягчался, полностью деградирует, а его мать мучается, решая, убить его или нет.

Я подозревала, что мама сама позвонила Джоди и упросила ее вывести меня куда-нибудь, чтобы я целыми днями не сидела у себя в комнате с задернутыми шторами. Сначала я не хотела никуда идти, поскольку думала, что Джоди заметит, как я изменилась, и любой, кто хоть чуть-чуть соображает, решит, что у меня в голове совсем не осталось мозгов. Но пока мы ехали на север, а потом на восток, Джоди не переставая шутила, смеялась и болтала. Казалось, ей было все равно, что я отвечала лишь «Ух ты», «Вот как» и «Да ладно тебе».

Мы жарили хот-доги на стоявших на пляже бесплатных рашперах, и, очень внимательно наблюдая за Джоди, Марком и Калем, мне удалось как раз вовремя подрумянить свой хот-дог, а не сжечь его или не уронить в огонь, чего я очень боялась. А потом, когда никто не видел, я тайком закопала его в песок.