Нужен был момент, подсказка, которая указала бы верный путь. Вскоре такая возможность представилась, но только для Грошева. Вечером двадцать второго августа он сидел в своей двухкомнатной квартире, больше напоминающей склад организации, торгующей товарами широкого народного потребления, чем жилище, пил пиво и смотрел второй тайм матча «Спартак» – «Уралан». Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда «ураланец» Булыга сбил вблизи штрафной площади своих ворот Титова.

Чертыхнувшись, Подлиза снял трубку.

– Вова, – раздался металлический голос Локомотива, – прыгай в машину и быстро ко мне.

– Яша, тут спорный «свободный» на пятьдесят девятой минуте… – попробовал отсрочить момент своего прибытия Вова.

– А я говорю – хватай свою задницу обеими руками и мчись в сторону моих ворот!!

Удар Подлиза все-таки проконтролировал. Мяч, просвистев над перекладиной, еще не успел врезаться в болельщиков на тесном элистинском стадионе, как Грошев облегченно махнул рукой и отправился заводить свой «Фольксваген».

– Где Сорока?! – раздосадованно рявкнул Яша, подозревая, что какую-то часть матча после звонка Подлиза все-таки посмотрел.

– А я знаю? – возмутился тот. – Тебе кто нужен-то? Ищешь Сороку, а зовешь меня.

– Молчать, – побледнел Локомотив. – Закрой свой рот, пока я тебе не врезал. Разболтались, лоботрясы, расслабились!..

– Что стряслось? – опешил Подлиза.

Локомотив дернул веком и подошел к пузатой бутылке виски. Полстакана коричневой жидкости вошли в организм, как нарзан, и это показалось Подлизе дурным знаком.

– Вы, дятлы, когда начали «шмалью» баловаться?

Неадекватных поступков после ста граммов спиртного от Локомотива ожидать было можно, но Вова не думал, что так быстро.

– Яша… Только пиво, Яша, только пиво… Да я скорее на бабке женюсь, чем «вмажусь». Да и Игореха тоже. Ты же знаешь! – Подлиза округлил глаза. – Да что случилось?

– Случилось, что старуха женилась! – Между «жениться» и «выйти замуж» Яша Шебанин различий не видел и до сих пор говорил всем, что «Маринка женилась на нем не из корысти, а из-за большого чувства». – Твой Сорока в городском ИВС сидит на нарах и пытается доказать мусорам, что два грамма героина в его карман подкинули именно они!

Подлиза оцепенел.

– Яша… Сорока все дни с утра до вечера у меня на глазах! Он же греко-римский борец…

– Вот именно! – Яша прервался еще на полстакана. – То ли греко, то ли римский… Почему мне никто не подкидывает героин? Я тридцать пять лет живу, и мне никто еще ничего не подкинул! Сорока живет тридцать, но ему в восемьдесят девятом подкинули доллары у банка на два года общего режима, в девяносто третьем нож на полтора, в девяносто седьмом пистолет на три, а теперь героин. Этот «подброс» я оцениваю лет этак в восемь. Борцы вы мои греко-римские. Чемпионы Соликамска, Табулги и Бодайбо… Хочешь в глаз?

– За что? – Приблизительно такого развития событий после полбутылки «Джонни Уокера» Подлиза и ожидал. Ему хотелось напомнить Яше, как тому в том же девяносто третьем менты подкинули четыре ворованных ткацких станка из Новосибирска на пять лет строгого режима, однако делать этого по вполне понятным причинам не стал.

Вместо ответа Локомотив подтянул к себе лежащий на столе блокнот и черкнул на одном из листков пару строк.

– Позвонишь по этому телефону и спросишь Качалкина. Это начальник дежурной смены в СИЗО. Передашь через него маляву Сороке, чтобы тот держал рот закрытым. Если будет молчать, я его вытащу. И узнай, кто и на что эту птицу «разводит».

Когда Яша потянулся к бутылке, Подлиза понял, что пора сваливать, пока не поздно.

«Поздно» наступило гораздо быстрее, чем он полагал. Через полчаса, когда он уже подъезжал к тюрьме, ему на сотовый позвонила Марина и, рыдая, сообщила, что муж дал ей такой подзатыльник, что она едва не разбила лбом стекло, после чего вылил все содержимое аквариума в унитаз.

– Скотина! – визжала в трубку Мариша. – Я этого харацерпуса три месяца искала!..

Набирая на мобильном телефоне номер начальника дежурной смены, Подлиза думал о том, как Локомотив смог дотащить до туалета стопятидесятилитровый аквариум.

Качалкин вышел на улицу через десять минут и сразу подсел в «Фольксваген» Подлизы.

– Какие проблемы?

– Я насчет Ферапонтова, – набычась, пояснил Вова.

– А-а-а… Есть такой. Сегодня днем водворили. Яшин знакомый?

– Да. Дальний родственник. А кто его задерживал?

Качалкин помялся.

– Опера из «наркоманского» управления. А Яша что просил сделать? Малявку передать?

– Да, – сказал Подлиза. – Которую я сейчас напишу.

Тот согласился. Сначала неохотно, но потом, когда спрятал в карман зеленой рубашки бумажку с портретом президента Гранта, уже с заметным энтузиазмом. Майорские погоны шевельнулись в готовности взлететь прямо сейчас.

– И это… Сороку, в смысле – Ферапонтова, на что колят?

– А на что опера из УБНОНа колят? – удивился Качалкин. – На наркотики, понятно.

– И все?

– Слушай… – Майор поморщился. Несмотря на Гранта, участником организованного преступного движения он себя, как обычно, не считал. – На допрос его еще никто не выводил. Завтра наверняка к нему приедут. Моя смена послезавтра, вот тогда ты в это же время и подъедь. Что он тебе сейчас сообщить может? Что его взяли за то, что у него в кармане грамм героина был? Ты сам-то в это веришь? Лично я нет. У парня сто килограммов мышц, а ему «отравную» статью вменяют. Что-то не так, правда?

– Может быть, он уже что-то знает! – угрюмо возразил Подлиза. – Пусть он сейчас ответ даст.

– Дорогой ты мой, – глядя на собеседника, как на слабоумного, промолвил Качалкин, – это же не пионерский лагерь. Ты что думал, я сейчас подойду к камере, дам твоему другу записку, подожду, пока он отпишется, а потом к тебе выйду? При такой возможности я бы тебя просто запустил, чтобы ты там полчасика поболтал. Но ты ведь не хочешь туда, правда?

Согласившись с логикой майора, Подлиза смирился и с отсрочкой ответа. Развернул машину и поехал домой.

А Качалкин, дождавшись удобного момента, вошел в камеру к Ферапонтову.

Сороке подфартило. На втором этаже, где он сидел, шел полноценный ремонт, и арестантов из последней на продоле камеры растасовали по другим камерам. А повезло Сороке в том, что его, как и еще нескольких задержанных, разместили в одиночки. Двое в одиночке всегда лучше, чем пятьдесят – в двадцатичетырехместной камере.

С соседом Ферапонтову тоже повезло. Парня он видел впервые, однако тот сразу расположил Сороку к добродушным отношениям. Белка был родом из Тынды («…это, блин, где БАМ…»), два года назад переехал в Тернов и промышлял тем, что сбывал таежную пушнину местным скорнякам. Дела у парня шли хорошо до тех пор, пока тындовские опера из Управления по борьбе с экономическими преступлениями не выяснили, что пушнина, добываемая промысловиками в районе БАМа и сдаваемая в государственные учреждения, является лишь двадцатой частью того, что реально отстреливается. Белка сидел уже пятый месяц, что свидетельствовало о невозможности следственных органов пересчитать шкурки убитых норок в установленный законом срок.